Северсталь

Русский Север – это скорее не о географии, а о культуре. Глухомань Карелии или Вологодской области очень трудно назвать «севером» в привычном понимании – здесь теплее, чем в Сибири, а от Москвы до Вологды на поезде всего восемь часов езды. Но здесь почти каждый город – жемчужина, полная культурных ценностей. А из каждой второй деревни можно сделать при желании музей под открытым небом. И это очень хорошо и очень важно. Но не это самое главное. Здесь можно отыскать места и, что еще более ценно, людей, которые будто бы частью своего существа находятся в мире, сломленном в первой половине прошлого века революцией и индустриализацией. В мире, где были полные деревни, многолюдные деревенские праздники, уютные избы и живые традиции.

 

Конец зимы. Две неравные части одного маленького города делит река Сухона. На одном берегу высится белоснежная колокольня. На другом берегу две-три улицы деревенских изб обрываются у стены сурового северного леса. Две части города соединены речным льдом. На льду в проруби старушка стирает белье, за ее спиной великолепные храмы – полное ощущение того, что за несколько эпох тут ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось почти все. В допетровские времена Россия выходила к северным морям реками Сухоной и Северной Двиной, в устье которой и тогда, и теперь стоит порт Архангельск, когда-то морские ворота страны. Выхода к Балтике еще не было, и ежемесячно по этим рекам сплавлялось до 500 судов. Здесь была жизнь, здесь была Россия. Тут люди зарабатывали и теряли состояния, тут вершились дела.

 

Но после того как страна получила выход к Атлантике через Балтийское море, ценность северных торговых путей, а вместе с ними и Русского Севера как такового, упала. Сухона и Северная Двина обмелели, теперь здесь уже и судоходства нет, а Россия как будто ушла на юг. Здесь тишина, пустые деревни, десятилетиями ничего не происходит, а жизнь где-то там, в сотнях километров к югу.

 

Оказавшись на периферии развития страны, Русский Север как будто выпал из поля зрения властей и царской, и Советской России. Жили здесь изолированно и во многом автономно. Впрочем, изоляцию и автономию легко объяснить и другим – и в наше время это дальние дали, а два-три века назад это было дальше края света, никакой «руке режима» было не дотянуться сквозь глухие северные леса к жителям отдаленных районов бассейна Сухоны и Северной Двины.

 

Когда-то в стародавние времена здесь была очень даже обитаемая местность. Жило с десяток финно-угорских племен. Но экспансия крепких некогда новгородцев началась еще тысячу лет назад. И они очень неплохо устроились в этом лесном раю – процветали за счет торговли древесиной. Во времена Ивана Грозного Москва уже крепко контролировала не только ключевые города и районы Русского Севера, но и далекие лесные дали. Изначально положение местных жителей, обремененных налогами, податями и службой на «государевых людей» было довольно-таки тяжелым. Но после серии бунтов местное население получило поэтапно статус государственных крестьян и впоследствии обладало свободой, о которой не могли и мечтать их соотечественники в губерниях центральной России. Здесь не было крепостного права. Кстати, это довольно интересная история – о том, как здесь не сложилось крепостное право.

 

Во время одного из бунтов восставшие крестьяне убили царского воеводу. Но до Москвы информация об этом бунте дошла только через год. Возможно, в столице решили не тратить десятилетия на то, чтобы навести «конституционный порядок» в северных лесах, и оставили этих людей в покое. Последняя, сугубо авторская интерпретация исторических событий, но факт остается фактом: в нынешних центральной и восточной части Вологодской области, так же, как и на юге Архангельской области, крепостного права не было. В соседней Костромской области, которую, кстати, обычно не принято считать частью Русского Севера, но которая в культурном плане наиболее была близка к северным районам Европейской России, крепостное право процветало. Чтобы это понять, достаточно проехать по мертвым деревням, коих здесь тысячи. Почти в каждой вы найдете остатки старых барских усадеб. На Вологодчине же ничего такого нет.

 

На центральном пятачке деревни Верхний Спас в Тарногском районе Вологодской области стоит монумент в память о погибших тут в 1918 году красноармейцах. Сообщается о том, что группа молодых людей погибла здесь в борьбе за советскую власть. Местные рассказывают о том, как все было на самом деле. Красноармейцы, среди которых были жители Вологды и двух других городов региона – Тотьмы и Сокола, перемещались по дальним районам, собирая зерно и продукты, в рамках продразверстки, для нужд Красной Армии. В эту деревню 19–20-летние пацаны приходили трижды. Сначала забрали зерно – крестьяне отдали излишки. Потом пришли, забрали уже большую часть зерна, которое шло на муку. И вот, когда они пришли в Верхний Спас в третий раз, чтобы забрать теперь зерно, которое предназначалось для посева, местные поймали красноармейцев, затолкали их в баню и сожгли.

 

ВОЛОГОДСКИЕ СЕЛА ВЫГЛЯДЯТ ЛУЧШЕ, ЧЕМ В СОСЕДНЕМ РЕГИОНЕ

Фото автора

 

МУЗЕЙ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ  

 

Мы не зря сказали о том, что из каждой второй деревни здесь можно сделать музей под открытым небом. Большие дворы, избы, которые строились в расчете на несколько семей, внутреннее убранство этих изб – все это пока живое и настоящее, не музейное. В Костромской области, о которой мы уже писали, от старого уклада жизни ничего не сохранилось, физически некому сохранять, не осталось людей. Распад старого уклада произошел еще в первые десятилетия советской власти.

 

На востоке Вологодчины до 80-х годов прошлого века не было даже автомобильных дорог. Изоляция может быть основной причиной того, что и сегодня мы можем увидеть старый быт вживую.

 

Шеститысячный райцентр Тарногский Городок находится в 350 километрах от Вологды, на автобусе ехать восемь часов. Здесь большую часть года пахнет дымом печных труб, на улицах чистота и порядок, а ближайшие окрестности застроены новыми домами. Очень нетипичная для Нечерноземья Европейской России картинка если не процветания, то благоденствия. Но маленькая Тарнога копирует большие города. Весь большой район собрался тут. Однако урбанизация происходит только в последние десятилетия, и традиционная среда еще не разрушена, ее можно пощупать и представить, какой здесь была жизнь до самого последнего времени.

 

Мы гостим в огромной деревянной избе. Трудно сказать, сколько здесь жилых комнат, но точно больше десяти. Дом строился, кстати, всего полвека назад в расчете на то, чтобы здесь по семейным праздникам могло разместиться все некогда многочисленное семейство. Изба двухэтажная, еще есть флигель. Но первый этаж – это зимнее стойло для скота. Раньше богатые избы строили так, чтобы из жилой части дома зимой, в лютый холод, можно было спуститься покормить животных.

 

Жизнь в такой избе – огромный труд. Ее концепция отталкивается от формата большой семьи, в которой чем больше рабочих рук, тем выше достаток. Причем рук умеющих. Нас принимает в гостях старик, хозяин избы, которому 86 лет. После смерти супруги он живет один. Но способен накрыть стол, поставить к еде выпивку собственного изготовления и еще сбегать по ходу дела на хозяйственный двор, накормить ягнят. И еще он играет гостям на гармошке. В лучшие годы после застолья у него на ночь оставалось больше 30 гостей. В последние годы старик конфликтует со своими, уже тоже давно не молодыми детьми.

 

Они не понимают, зачем ему одному вкладывать столько сил в огромный дом и хозяйство, которые некому оставить: никто не сможет ими заниматься как следует. Старик и сам понимает, что он последний, кто может содержать хозяйство так, как это здесь всегда делали люди. Больших семей теперь нет, продукты можно купить в магазине, и чем меньше будет дом, чем меньше в нем будет жить людей, тем лучше в таком доме будут жить люди. Все с точностью до наоборот. Старый уклад на Севере сохранялся, как нигде, долго и пережил коммунистов, но сегодня умирает из-за того, что людям нет больше смысла быть привязанными к земле.

 

Действительно, трудно сохранить старую культуру, если живешь в квартире или в доме, где две комнаты и кухня.

 

ИЗБЫ НА РУССКОМ СЕВЕРЕ СТРОИЛИ ИЗ РАСЧЕТА НА НЕСКОЛЬКО СЕМЕЙ И ПОКОЛЕНИЙ

Фото автора

 

СИМВОЛЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

 

Старый мир теперь воспринимается, конечно, через символы – традиции, праздники, всякого рода ремесла и так далее. Долгими холодными зимами уже не сидят за прялкой. Но людей, которые на собственном энтузиазме развивают умения предков, все-таки довольно много. Мы наблюдаем за тем, как несколько женщин плетут корзинки из ивовых прутьев. Ивоплетение – одно из самых сложных ремесел: более молодые смогли успеть перенять навык у стариков. Надо сказать, занятие весьма нудное и долгое. Сначала надо подготовить прутья, замочить в воде. После можно плести корзинку. Со Светланой Дружининской, для которой ивоплетение – и хобби, и бизнес, мы едем в деревню Илеза, одну из самых дальних на Вологодчине – вокруг нее непроходимые леса, а за ними Архангельская область. В этой деревне нет сотовой связи, но есть Интернет, при этом работает школа, в ней музей. Дружининская везде, где только может, разыскивает бабушек, которые еще помнят старые ремесла. Но их почти нет. Нет их и в Илезе.

 

– Сами ремесла живы, но многие секреты, технологии утеряны, причем только что – последнее поколение бабулек, которые знали это и помнили, ушло вот в последнее десятилетие, – рассказывает Светлана.

 

В первые десятилетия советской власти в областях Русского Севера все было, как везде: народ перебирался из деревень в райцентры и города. А забывать родную культуру было не просто легко, это было модно. Прялки выкидывали на свалки. В деревнях тоже происходила урбанизация. Александра Пешкова, которая восстанавливает старый храм в деревне Ромашево, убедила нас подняться на небольшой холм. На вершине холма – береза, под ней – скамейка, на дереве прибита табличка «деревня Мельниково». Пешкова рассказывает нам историю этого места.

 

– Вот представьте себе, деревня находилась тут, на вершине холма. На всех один колодец. А с ним всегда какие-то проблемы были, – рассказывает Александра. – Люди спускались вниз к реке за километр, набирали воду и тащили ее в гору. И в мороз, и по сугробам. И ведь не два ведра в день надо – и себе, и скотину поить. Такие деревни считались неперспективными, уже в 1960-х годах люди разобрали свои избы и ушли жить туда, где было больше удобств. Из-за того, что свет не проводили в неперспективные деревни, тоже многие места опустели.

 

Разница в качестве жизни между городом и деревней после войны превратилась в пропасть. Это был, может быть, самый мощный удар по традиционной культуре.

 

ВОЗВРАТ К КОРНЯМ

 

В последние лет пятнадцать очень много людей открыли для себя Русский Север. Не просто как место, где много старых церквей, а место, где можно обнаружить связь с культурой. Едут из Москвы, Петербурга, больших городов. А между тем, как говорят исследователи, в самой Вологодской области сильны пока тенденции восприятия советских десятилетий. Еще в 1990-х годах молодежь после похорон своих стариков в деревнях освобождала старые дома от ненужного «хлама», выкидывая на свалку те же прялки, иконы, ценнейшую домашнюю утварь. Сейчас уже, может быть, все не так ужасно, но считается, что поколения новых вологжан не испытывают особого пиетета перед наследием предков.

 

– Традиционная культура, как и вера, и храмы, многие годы была невостребованной и считалась даже чем-то таким, чего нужно стесняться, – считает Александра Пешкова. – Не то что бы вытравливалась, скорее игнорировалась и считалась каким-то пережитком прошлого, уж не знаю, откуда ноги растут у такого отношения к ней, но она не исчезла напрочь, будто ждала своего часа и вот стала наверх «пробираться». Люди (в основном не молодежь, конечно), которые еще помнят ее живые отголоски, будто обрадовались тому, что традиционной культуре вдруг стали оказывать внимание, стали оживать и активно участвовать во всех этих мероприятиях, где можно «джина из бутылки выпустить» – наряжаться в бабушкины наряды, петь старинные песни и тому подобное. Для какой-то части людей, возможно, это и декорация, но, сами того не осознавая, через эту декорацию они вернутся в настоящую культуру, я надеюсь.

 

В этом году, в местности, называемой Верховьем, был большой фестиваль народной культуры. Все как обычно: пели, играли, проводили конкурсы. Похожие фестивали много где бывают, но только в этих краях можно увидеть людей, которые как поют, так и живут. Они помнят старые деревенские праздники, которые, кажется, специально и делали для того, чтобы молодые 

могли перезнакомиться, а по осени создать новые семьи.

 

«Россия, оказывается, жива», – говорят гости фестиваля. Но на самом деле Россия сворачивается и здесь. Название местности – Верховье – говорит само за себя. Это далеко от всего, полсотни километров по не очень хорошим дорогам только от райцентра. Это агломерация деревень, по большей части уже нежилых. Их правильнее было бы называть хуторами – они никогда и не были большими, по десятку-два хозяйств. Но сейчас жизнь есть только в самых больших из них, расположенных обязательно вдоль дороги.

 

А вот деревня Епифановская находится на расстоянии километра от дороги. Свернув с шоссе, нужно доехать до берега речки и, оставив там машину, пересечь ее или вброд, или по самодельному мостику. А потом еще подняться на высокий холм. С его вершины открывается изумительная панорама холмистой местности, а вниз уходит единственная деревенская улица.

 

Здесь никто не живет. Есть дома заброшенные, а есть такие, куда иногда приезжают дети и внуки давно покойных хозяев. Одна из изб очень привлекательна и размерами, и мощью. На торце дата постройки – 1905 год. Но бревна как будто почти новые. В углах стен угрожающий гул осинников, за окнами, пока еще полностью застекленными, предметы кухонной утвари.

 

В жилую часть дома поднимается лестница, сложенная из очень толстых ступенек, даже когда эта изба рухнет, лестница простоит еще век. Двор зарос, но забор тоже целый, напротив него висит таксофон – рабочий, хотя и никому не нужный. Елена Ведрова, отцовский дом которой находится по соседству, может рассказать историю каждой избы, и это немудрено – в деревне жили люди, приходившиеся друг другу родственниками. Своего рода деревни одного клана. Кажется, наше время – первая эпоха, когда уже нет людей, которые были прямыми преемниками большой культуры. Но они ушли настолько недавно, что еще можно услышать словосочетание «родовые земли», к наследию можно прикоснуться руками, как к этой избе, которую не покинула еще аура, созданная многими поколениями жившей в ней семьи.

 

ИНОГДА ПРОВОДЯТСЯ ФЕСТИВАЛИ НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЫ, ГДЕ, КАК ОБЫЧНО, ПОЮТ, ИГРАЮТ И ПРОВОДЯТ КОНКУРСЫ

Фото автора

 

ВОЛОГОДЧИНА ВСПОМИНАЕТ ТРАДИЦИИ

 

Вологодская область огромна – расстояние между западными и восточными границами региона больше тысячи километров. И в культурном плане запад и восток региона отличаются. В западных районах быстрее шла урбанизация, еще в XIX веке здесь появились промышленные кластеры. Восток был труднодоступен и изолирован. Поэтому здесь сохранилось больше очагов традиционной культуры. В Тарноге, Нюксенице или Никольске, конечно, не увидеть людей в народных костюмах. Но даже в повседневной жизни, если за ней наблюдать, можно обнаружить многое «из вчера».

 

Живой коллективизм, в первую очередь. Причем без деградации, как в умирающих деревнях центральной полосы, где «коллективно взаимодействуют» древние старики, алкоголики и самогоноварители. В восточных районах Вологодчины жизнь есть, пока есть лес. Деградацию народной культуры, возможно, удалось остановить еще и потому, что здесь живое население, нет очевидного упадка и достаточно длительный период времени поддержка культурным проектам оказывалась на самом высоком региональном уровне. При бывшем губернаторе Вологодской области Вячеславе Позгалеве были созданы центры традиционной культуры, объединившие людей, готовых заниматься возрождением старых традиций.

 

Сейчас здесь есть много всяких интересностей и экзотики, чего не увидишь в других регионах. Например, домашнее пивоварение. Очень темное и не очень крепкое, его разносят в больших чашах во время народных и православных праздников. В любом из восточных районов Вологодчины можно найти семьи, в которых варят пиво. Хотя таких семей и немного. Процесс пивоварения трудоемкий, занимает несколько дней и требует наличия отдельной площади в хозяйстве. Теперь уже домашнее пиво – обязательный атрибут любых деревенских и районных ярмарок и фестивалей.

 

При губернаторе Позгалеве в Нюксенице стартовал и самый на сегодняшний день значительный проект по возрождению традиционной культуры. В небольшой деревне Пожарище был создан этнокультурный центр. Здесь мы в этом году встретили Рождество. Традиционное застолье очень сильно отличается от современного.

 

Во-первых, на нем не напиться – кажется, все эти игры, хороводы для того и придуманы, чтобы вытащить человека из-за стола и отрезвить. Во-вторых, ничего за таким застольем не происходит случайно. Все-таки многое в народных гуляниях было придумано специально для того, чтобы знакомить молодежь. А в горнице между тем дети играют в поленьице, старинную народную игру.

 

Посередине комнаты ставится полено. Вокруг него организуется хоровод. Сначала участники водят хоровод, а потом по команде каждый игрок (при этом хоровод продолжается, участники крепко держат за руки друг друга), начинает силой стараться сбить полено соседом. Те, кто ударяется о полено, выбывают из игры. Так продолжается до тех пор, пока не будет выявлен победитель – сильнейший «толкач». Для детей, которые водят этот хоровод, старые традиции – часть их собственной культуры, повседневной жизни. Скорее всего, в поленьице будут играть и их внуки, хотя еще два десятка лет назад казалось, что все безвозвратно утеряно.

 

После первых тостов и хороводов начинается поздравление с Рождеством Христовым. С шестом, на котором лик Иисуса в обрамлении еловых веток, с поздравлением в избу заходит Олег Коншин, пожалуй, самый известный в регионе, да и за его пределами, энтузиаст, занимающийся возрождением народной культуры. Он исследователь, потративший немало времени на поиск этнографического материала. С этим человеком общаешься как будто с иностранцем из близкой по культуре какой-нибудь соседней страны. Вы вроде соотечественники, но в нем явственно присутствует какое-то иное культурное начало. Он представитель той, ушедшей русской цивилизации, внешне по всему – по манерам, по глубокому «оканию». Ты видишь человека, наверное, такого, какими были бы все здесь, если бы не было революции, индустриализации, урбанизации.

 

Летом здесь же, в Нюксенице, был еще один еще один большой фестиваль – «Живая старина». Кажется, на него съехались все, кто знает и помнит традиции. Обычные люди, много молодежи. Но, когда они, собравшись вместе, пошли по деревенским улицам с песнями, сначала возникло ощущение, что ты вернулся на сто лет назад. Но потом возникает чувство, что энергетика всех этих людей будто притягивает что-то невероятно большое, настоящее, что незримо присутствует, но теперь материализуется. И еще через минуту понимаешь: здесь сейчас она – потерянная нами русская цивилизация.