Красный приход

4 650 810 золотых рублей принесла большевикам кампания по изъятию церковных ценностей. Изымались они под предлогом помощи голодающим, однако организовали кампанию главным образом для решения политических задач, в первую очередь — ослабления общественной позиции православной церкви. Одновременно с ограблением при государственной поддержке было инициировано обновленческое движение, имевшее основной целью создание просоветской церковной организации.

Церковный большевизм

Революционная эпоха — идеальное время для борьбы за власть в масштабе не только страны, но и одной отдельно взятой корпорации. Практически сразу после большевистской революции дали о себе знать те, кто мечтал приспособить церковную жизнь к интересам новых правителей. Это были очень разные люди. Среди них и увлеченный реформаторскими идеями священник-декадент Александр Введенский, и государственник Владимир Красницкий, в недалеком прошлом черносотенец, и священник Петроградского отделения Союза русского народа, и эксцентричный епископ Антонин (Грановский) — знаток восточных языков, известный москвичам тем, что когда-то завел себе ручного медведя и в его обществе наносил визиты московским чиновникам, и "рабочий батюшка" Александр Боярский, проповедующий среди рабочих и писавший о христианском социализме. В историю Русской православной церкви они вошли как лидеры обновленческого движения.

Само слово "обновленцы" возникло в дискуссиях о церковных реформах, которые в 1905-1917 годах были очень острыми и эмоциональными. Шла подготовка к Поместному собору, который должен был существенно изменить церковное управление и сделать церковь независимой от государства. В церковной печати обсуждалась целая серия новшеств, которые должны были побудить верующих к активному участию в приходской жизни, расширить проповедь и миссионерскую деятельность, приблизить нормы церковного суда к нормам современного судопроизводства, сделать богослужение более понятным прихожанам и т. д. Сторонников обновления церковной жизни публицисты нередко называли обновленцами.

Поместный собор удалось созвать только после Февральской революции. На соборе было восстановлено патриаршество и после более чем двухсотлетнего перерыва избран патриарх. Также было представлено значительное количество проектов, касающихся различных сторон церковной жизни. Но за полтора года работы собора лишь небольшая часть проектов успела превратиться в документы церковного законодательства. Вопреки духу революционной эпохи собор смог обойтись без экстремизма. И, возможно, поэтому любители радикальных решений были недовольны его работой и хотели продолжить реформацию при помощи большевистской власти. С этим течением реформаторов-радикалов и ассоциируется обновленческое движение, хотя причины, по которым незаурядные священники стали искать контакты с большевиками, были очень разными. К примеру, увлекающийся христианским социализмом Александр Боярский видел в революционерах-марксистах почти что коллег, а недавний монархист Владимир Красницкий считал, что церковь должна быть близка к власти, какой бы эта власть ни была. В 1919 году Красницкий направил в Совнарком записку "О направлении политики советской власти в отношении к православной российской церкви", где содержалась подробнейшая пошаговая инструкция по "пролетаризации" жизни церковных приходов.

Среди желающих сотрудничать с большевиками были не только реформаторы, христианские социалисты и церковные карьеристы, но и обыкновенные мошенники. В архивных материалах ВЦИКа сохранилась записка, авторы которой — мирянин, монах и послушник — предлагали создать революционную большевицкую церковь, а для начала просили денег на поездку в Грецию, чтобы получить одобрение Константинопольского патриарха.

Стоит ли говорить, что церковные власти видели в подобных выступлениях серьезную опасность. В 1918 году Поместный собор резко осудил "церковный большевизм", то есть попытки обращаться к антицерковно настроенным светским властям для решения церковных вопросов. Масштабы этого явления были довольно скромными, но круг священников, готовых к активному сотрудничеству с властями, обозначился вполне отчетливо.

Первым крупным делом, к которому власти решили привлечь лояльное духовенство, стало изъятие церковных ценностей. Официально целью насильственного изъятия из храмов золота и серебра (то есть окладов икон, крестов, чаш и богослужебной утвари) была борьба с голодом. Однако из 4 650 810 рублей, полученных в результате продажи этих предметов, на нужды голодающих был истрачен лишь миллион. Остальные деньги пошли на организацию изъятия и антицерковную кампанию. И в этой кампании пробольшевистски настроенному духовенству отводилось не последнее место.

"Нет более бешеного ругателя как оппозиционный поп..."

Когда читаешь манифесты, которые выпускали различные обновленческие группировки, поражаешься, до какой степени эти вроде бы церковные декларации похожи на большевистскую агитационную демагогию. Вполне разумные идеи превращались под пером церковных реформаторов в популистские лозунги. Чего только не собирались вводить авторы этих деклараций! Здесь и институт женатого епископата, дающий каждому священнику шанс стать архиереем, а то и патриархом, и введение различных демократических процедур в церковную жизнь, и многочисленные реформы, предполагающие отказ от церковной архаики и приближение церковного быта к быту советскому. И довольно быстро начинаешь недоумевать, зачем атеистическая власть поддерживала — и организационно, и финансово — всю эту псевдоцерковную демагогию. Однако все наше недоумение рассеется, если мы обратимся к секретной записке Л. Д. Троцкого, посвященной церковной политике. В прогрессивном духовенстве Л. Д. Троцкий видел "опаснейшего врага завтрашнего дня", которого, однако, можно прикормить, а затем использовать для борьбы с церковью. Троцкий предлагал дать "церковным большевикам" возможность публично критиковать патриарха и его окружение. "Нет более бешеного ругателя как оппозиционный поп. Уже сейчас некоторые из них в наших газетах обличают епископов поименно в содомских грехах и прочее. Думаю, что следует разрешить им и даже внушить им необходимость собственного органа, скажем, еженедельника... Мы получим, таким образом, неоценимый агитационный материал... Попутно расправляемся вечекистскими способами с контрреволюционными попами". Эта записка датируется 30 марта 1922 года, а месяц спустя была проведена простая и изящная спецоперация по передаче церковного управления пробольшевистски настроенным священникам, о которых говорил Троцкий.

В начале мая патриарх Тихон, возглавлявший Русскую церковь, был помещен под домашний арест. Через неделю к нему допустили делегацию из четырех священников, которые жаловались патриарху на то, что его арест парализовал церковную жизнь, и просили назначить себе временного заместителя. Патриарх счел это предложение разумным и, назначив временным заместителем Ярославского митрополита Агафангела, разрешил передать свою канцелярию пришедшим священникам — те должны были распоряжаться церковным делопроизводством, пока из Ярославля не приедет заместитель, определенный патриархом. Тихон еще не имел достаточного опыта игр с большевистскими карательными органами и не предусмотрел того варианта, что митрополит Агафангел не сможет добраться до Москвы. А группа священников, ссылаясь на то, что патриарх передал им управление церковными делами, объявили о создании Высшего церковного управления. Рейдерский захват состоялся.

"Реформу календаря было бы гораздо легче провести, если бы она осталась незатронутой обновленческим Собором..."

На первых порах успехи обновленцев впечатляли. Высшему церковному управлению подчинилась существенная часть архиереев, и казалось, что церковная революция одерживает победу. Однако успехи обновленцев объяснялись отнюдь не любовью верующих к большевикам. Просто церковная администрация имела весьма сильную привычку жить под покровительством государства, и на первых порах многие полагали, что переход церковной организации под крыло советской власти — шаг вполне приемлемый, если не рациональный. Привычнее быть при власти, чем в ссылке или же в тюрьме. Сохранилось воспоминание, как одному популярному обновленческому священнику во время проповеди кто-то крикнул из толпы: "Знаем мы вас! Все вы на Гороховую бегаете!" (на Гороховой улице в Петрограде находилось здание ВЧК). Реакция священника была мгновенной. Он прервал проповедь и ответил: "Александр Невский тоже в Орду ездил. Надо было ему — и ездил. И мы: надо нам — вот мы и бегаем!" И ведь было зачем бегать! На материальную поддержку раскола государство на первых порах не скупилось. Так, в городах издавались десятки обновленческих журналов, которые не только легко пропускались цензурой, но и обеспечивались дефицитнейшей в то время бумагой. А патриаршая церковь при этом не имела ни одного периодического издания.

В начале 20-х годов преследования священнослужителей приобретали массовый характер, и в обновленческих лидерах, любивших щегольнуть дружбой с ВЧК, видели предателей и доносчиков. Уже в 1922 году прошли первые открытые судебные процессы представителей духовенства и были вынесены первые расстрельные приговоры. Духовенство обвинялось в сокрытии церковных ценностей и противодействии властям. Во время процесса церковнослужителей в Петрограде на скамье подсудимых оказалось 86 человек, в том числе митрополит Петроградский Вениамин, который, как известно, приложил максимум усилий, чтобы при изъятии церковных ценностей не было жертв. Незадолго до процесса, обращаясь к пастве, он писал: "Сохраните доброе христианское настроение в переживаемом нами тяжелом испытании. Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь, чьей бы то ни было человеческой крови, была пролита около храма, где приносится Бескровная Жертва".

Митрополита Вениамина и еще пятерых обвиняемых по решению суда расстреляли. Среди свидетелей, внесших лепту в вынесение смертного приговора, были уже упомянутые Введенский, Красницкий и Боярский. После процесса Александр Введенский был ранен в голову камнем, который бросила в него какая-то женщина из толпы. Ни о какой народной любви к обновленцам речь не шла.

Обновленчество было расколом сверху, которому простые верующие активно или пассивно противостояли. При этом народ видел в обновленчестве не столько незаконное административное отделение, которое в церковном обиходе называют расколом, сколько ересь, то есть содержательное отличие в вероучении. То, что на самом деле вероучительные отличия отсутствовали, никого особо не смущало. Сохранилось колоритное воспоминание, как выбирали делегатов участники одного из епархиальных съездов:

"Волновались больше всего крестьяне, среди мирян их было большинство. Подойдя к двум-трем группам, я понял, что они беспокоятся, не зная, кого выбирать на собор.

— Нам нужно таких, чтобы догматы не трогали,— говорили крестьяне.— Во едину, святую, соборную и апостольскую — и больше ничего!

Этот член Символа веры повторялся во всех углах собрания, и чувствовалось, что он объединяет большинство.

— Но ведь у них тоже, они говорят, единая, святая... — сказал я одному мужику.

— У них? — тотчас мягко оборвал он меня,— у них живая, а у нас святая — вот отличие".

Пикантность рассказа в том, что крестьяне приписывали обновленцам изменение составленного еще в IV веке Символа веры. Крестьяне полагали, что вместо утверждения веры в "святую, соборную и апостольскую церковь" обновленцы верили в "живую, соборную и апостольскую..." ("Живая церковь" — одно из названий обновленческой организации).

Обычно человеку очень трудно себе представить, что за серьезным общественным конфликтом могут стоять лишь действия лиц, борющихся за власть. Поэтому конфликты быстро обрастают идеологией, позволяющей превратить склоку в борьбу за правое дело. К истории обновленчества это относится в полной мере. Лозунги и манифесты обновленческих групп активно эксплуатировали тему церковной модернизации. В результате это движение стало ассоциироваться с богослужебными реформами, переводами богослужения на русский язык, изменением церковного календаря и переходом на "новый стиль". А сторонники патриарха, просто в силу логики противостояния, стали выступать в роли борцов с реформами. Характерно, что патриарх Тихон, мотивируя свой отказ принять новый календарь, прямо писал, что календарная реформа скомпрометировала себя тем, что к ней призывали обновленцы. "Так как массы плохо разбираются в каноническом праве и догматах, то в их сознании новый стиль, глубоко затрагивающий ежедневный быт, отождествился с обновленческим расколом, стал его знаком и приметой... Не подлежит сомнению, что реформу календаря было бы гораздо легче провести, если бы она осталась незатронутой обновленческим Собором".

Что обновленцы действительно реформировали, так это положения церковного права, связанные с браком священнослужителей. Вопреки церковной традиции практически сразу у обновленцев появились женатые епископы. Перестало служить препятствием к священническому сану и вступление в повторный брак. Смысл этих нововведений вполне прозрачен. Таким образом лидеры церковного пробольшевистского движения, среди которых преобладали женатые священники, получали возможность стать архиереями. А разрешение повторно вступать в брак создавало сообщество священнослужителей, для которых уход от обновленчества означал бы утрату сана, ведь церковные каноны запрещают священникам вступать во второй брак даже в случае смерти супруги. Кстати сказать, Александр Введенский, наиболее яркий представитель движения, был женат трижды. Что не помешало ему стать обновленческим митрополитом.

"Указав Главлиту на существующее постановление о неотпуске бумаги религиозным организациям..."

В сознании потомков визитной карточкой обновленцев стал перевод богослужения на русский язык. В многочисленных журналах, которые в 1922-1923 годах издавали обновленцы, довольно часто встречаются призывы служить на общепонятном языке. Но все призывами и ограничивалось. В первые годы обновленчества, когда государство предоставляло раскольникам серьезную организационную и материальную поддержку, обновленческое руководство не ударило палец о палец для подготовки и издания переводов. И с недоверием смотрело на "идейных обновленцев", то есть сторонников реформ, которые присоединились к движению, поверив декларациям. Наиболее показательной видится судьба нижегородского священника Василия Адаменко, для которого перевод богослужения на русский язык стал делом жизни. Не дождавшись помощи от руководства, Адаменко умудрился издать свои переводы частным образом. Печатать его книги почему-то согласилась тюремная типография. При этом обновленческий Синод отказался придавать им какой бы то ни было официальный статус. На обновленческом соборе в 1925 году опыты переводов стали объектом довольно жесткой критики. Причем в защиту традиционной обрядности выступил не кто иной, как Александр Введенский, амплуа которого обычно заключалось в защите всего нового и борьбе со всем старым. Но в данном случае он предпочел выступить в роли консерватора. По всей видимости, реформы интересовали Введенского как идея, как лозунг, но не как практическое действие. И его можно понять. Ведь церковное сообщество консервативно, и любые перемены часто принимаются в штыки. А наживать новых врагов не хотелось.

Все карты были спутаны летом 1927 года, когда митрополит Сергий (Страгородский), возглавлявший патриаршую церковь, издал так называемую декларацию о лояльности. Он не только заявил о полной лояльности по отношению к советской власти, но и утверждал, что в Советском Союзе нет преследований за веру. В церковной среде "декларация Сергия" вызвала, мягко говоря, неоднозначную реакцию. На момент выхода этого документа были арестованы тысячи священников, почти все архиереи, так что заявление об отсутствии преследований звучало как публичное отречение от арестованных за религиозные убеждения. Поэтому многие верующие отделились от митрополита Сергия, а ярлык "сергианство" стал таким же уничижительным, как и "обновленчество". Для обновленцев же появление "декларации" оказалось убийственным: Сергий использовал методы, которыми раньше действовали только они,— лояльность была их главным козырем. Обновленцам нужно было в срочном порядке сформулировать, чем же они отличаются от лояльных властям сергианцев. Тут-то и вспомнили о переводе богослужения, о котором за прошедшие годы было сказано столько громких слов. При обновленческом Синоде была создана специальная комиссия, которая должна была большевистскими темпами переводить богослужебные книги. Сам Александр Введенский, совсем еще недавно отчитывавший священников, которые на свой страх и риск служили на русском языке, засел за переводы.

Единственный на тот момент обновленческий журнал уже анонсировал выход богослужебного сборника с русскими молитвами. Выхода книги ждали со дня на день, но так и не дождались. Что произошло с этим изданием, стало известно лишь в постсоветское время, когда были рассекречены документы антирелигиозной комиссии при ЦК ВКП(б). Вот протокол заседания, на котором решилась судьба обновленческих переводов:

"Слушали: о ходатайстве обновленцев об издании молитвенника на русском языке (т. Тучков).

В прениях высказались тт.:

т. Луначарский принципиально не возражает против выдачи разрешения обновленцам на издание молитвенника на русском языке, мотивируя существованием таковых на украинском языке.

т. Красиков не возражает против выдачи разрешения на перевод молитвенника на русский язык.

т. Стуков возражает против выдачи обновленцам разрешения на издание молитвенника и предлагает отказ мотивировать бумажным кризисом.

т. Ярославский не возражает против издания небольшого тиража молитвенника на русском языке, мотивируя тем, что богослужение на русском языке теряет свою обаятельную мистику, примеры: мусульманское и еврейское духовенство упорно цепляется за богослужение на арабском и древнееврейском языках.

Постановили: не возражать против издания обновленческого молитвенника на русском языке, указав Главлиту на существующее постановление о неотпуске бумаги религиозным организациям".

Поскольку протокол заседания был секретным, никто так и не узнал, что разрешение на печать книги появилось одновременно с запретом выделять бумагу.

Пока обновленцы ожидали выхода из печати сборника своих переводов, митрополит Сергий не бездействовал. В 1931 году священник Василий Адаменко, тщетно пытавшийся получить одобрение своих переводов у обновленческого Синода, порвал с обновленцами и присоединился к митрополиту Сергию, который официально разрешил ему совершать богослужение на русском языке. Впрочем, практического значения все эти победы и поражения уже не имели. Государство уже давно перестало прикармливать обновленцев. Священников арестовывали вне зависимости от того, к какой церковной группировке они принадлежали.

"О нем неприлично упоминать в обществе..."

В советское время история церкви в значительной степени оставалось устной. В памяти людей сохранялись не факты и даты, а байки и исторические анекдоты. И к истории обновленчества это относится в полной мере. Рассказы о недостойном, а часто и комичном поведении обновленцев, которые, по словам Ильфа и Петрова, "по кинематографам ходят, алименты платят", создают крайне непривлекательный образ представителя движения. Формироваться он начал еще в 20-е годы. Александр Введенский как-то сказал своему иподьякону, что "обновленчество стало чем-то вроде венерической болезни — о нем неприлично упоминать в обществе, и его пытаются тщательно скрывать".

В постсоветское время слово "обновленец" не только вновь вошло в употребление в качестве политического ярлыка, но еще и породило совсем уж отборное ругательство — "неообновленец". Только клеймят так не сторонников сближения церкви с государством (для этого имеется слово "сергианец"), а тех, кто говорит о необходимости каких-либо перемен в церковной жизни. Появилась даже картинка, ставящая обновленцев в один ряд со всеми, кто традиционно считается врагом православия.

Судьба этой картинки весьма занимательна. Примерно с середины XVIII века в России печатался лубок "Корабль, знаменующий церковь воюющую и от еретиков гонимую на земле". На листе изображалось судно с праведниками и святыми на борту, а на них со всех сторон нападают лютые враги, обозначенные как Униат, Ориген, Эпикур, Развратник, Лях, Каин, Авель, Магомет, Савелий и так далее. Вариант картинки неожиданно всплыл в России в 1990-е годы — среди фигур, атакующих корабль церкви, появился "Злой обновленец".

Слово "обновленец", получившее новую жизнь в качестве хулительного ярлыка (наподобие обиходных "ватника" или "укропа"), все меньше ассоциируется с исторической реальностью 20-х годов прошлого века.

Источник: kommersant.ru