Российская пресса столетней давности

Российская пресса столетней давности могла бы поспорить с современной по разнообразию мнений и качеству изданий. 

Конец XIX и начало XX века — период расцвета русской журналистики. Никогда прежде (да и после) Россия не знала такого разнообразия мнений и изданий, столь качественного уровня прессы. И столь же разнообразными были стратегии и тактики тогдашних газетных королей на рынке печатных изданий.

Как и в те времена, ныне в России тоже нет публичной политики, зато процветают интриги в высших сферах власти, в которых медиа играют большую, хотя и вспомогательную, роль. Борьба за бюджетные субсидии, за иные милости власти с целью поддержания на плаву изданий была не менее актуальна и при последних русских царях. Споры 100-150-летней давности звучат удивительно современно: широко обсуждались границы дозволенного в журналистике, применимость в России европейского опыта, соотношение либеральных веяний и традиций.

Все новое — это хорошо забытое старое. Успешная разработка жилы «сенсационной журналистики» при полной лояльности власти; образцово-показательная прогосударственная позиция с пафосом «эксперта»; блуждание от одного спонсора к другому при сохранении внешней оппозиционности — все эти стратегии были хорошо известны в дореволюционной России.
Переменчивый идеолог

Писатель Викентий Вересаев вспоминал о поездке в юности к своим родственникам на дачу: «Я привез весть
о смерти Каткова, издателя проклятой памяти «Московских ведомостей». Иван Иванович ужаснулся, горестно перекрестился и сказал значительно:

— Царствие ему небесное! Великий был человек и истинный друг родины!

Хорошо, что меня предупредили еще дома о его отношении к Каткову, а то бы я начал свое сообщение о его смерти так: «Привез вам радостную весть».

Почему же столь разноречивыми были отклики образованных людей на кончину в 1887 году Каткова, прозванного крестным отцом русской журналистики?

Сын мелкого чиновника, Михаил Никифорович Катков рано остался без отца, учился в сиротском институте, в Московском университете, а после два года слушал лекции популярных немецких философов в Берлине, в буквальном смысле голодая. В юности Катков был близко знаком с самыми блестящими умами России — Белинским, Бакуниным, Герценом. Первый пророчил ему большое будущее: «Я вижу в нем великую надежду науки и русской литературы». Но Катков, словно вопреки этим словам, совершает в жизни решительный перелом — рвет с литературой, с прежними друзьями-вольнодумцами и, не попав на чиновничью службу, поступает в преподаватели университета. Он защищает магистерскую диссертацию, становится адъюнктом по кафедре философии, женится на дочке князя Шаликова, бывшего редактора университетской газеты «Московские ведомости».

В 1851 году открылась вакансия редактора этого издания (по сути, официоза старой столицы), и ее предложили Каткову — и как зятю, и потому, что преподавание философии по приказу Николая I перешло к лицам духовного звания. Он соблазнился 2000 рублей (плюс 25 копеек за каждого подписчика) и полагавшейся казенной квартирой
и без особой радости взялся за руководство газетой, рассматривая это как синекуру. Основные его помыслы оставались связанными с университетской кафедрой. Но мало-помалу Катков освоился с издательским делом (тираж «МВ» поднялся с 7000 до 15 000) и решил на нем зарабатывать — с 1856 года он начал издавать журнал «Русский вестник».

«Русский вестник» был литературным по преимуществу журналом, чуждавшимся политических вопросов, — только-только умер Николай I, и «оттепель» еще не наступила. В преддверии освобождения крестьян правительство не было заинтересовано в широких общественных дискуссиях. Забегая вперед, отметим, что «Русский вестник» стал исключительно удачным с точки зрения литературы изданием. «Отцы и дети», «Война и мир», «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы» — все это было опубликовано именно там. Катков щедро платил «мейджорам», и Толстой с Достоевским считали за честь печататься у него. Лев Николаевич получал по 500 рублей серебром за лист и 10 000 авансом. «Русский вестник» лишь немного уступал некрасовскому «Современнику» (поэт был не только возвышенным лириком, но и расчетливым бизнесменом) тиражом — 5700 против 7000.

Но после 1861-го Каткову стало узко в чисто литературных рамках. Он искал подходящую трибуну, и тут выпал удачный случай: правительство в духе новых веяний решило сдать «Московские ведомости» (вместе с университетской типографией) в аренду частным лицам. Был объявлен конкурс. Катков на паях с профессором Павлом Леонтьевым, ставшим его бизнес-партнером и в других начинаниях, предложили наибольшую сумму годовой аренды — 74 000 рублей. И хотя против Каткова выступил ряд университетских светил во главе с Борисом Чичериным, его кандидатура была утверждена.

Первого января 1863 года он вступил в права редактора, а 10 января в Варшаве вспыхнуло восстание. Это событие стало парадоксальным образом счастливым для Каткова. В то время как другие газеты и журналы боялись рассуждать о текущих кровавых событиях, не в силах преодолеть давний страх перед цензурой, он превратил «Московские ведомости» в орган антипольской пропаганды, призывая сплотиться вокруг царя и раздавить мятежников, стращая распадом и гибелью России. Впервые в российской истории мнение печатного органа имело такое значение — политическое. Каткову удалось переломить настроения образованной публики, среди которой многие втайне сочувствовали полякам, и вдохновить власть на решительные действия. Даже Некрасов был вынужден написать стихи в патриотическом духе, чтобы не отстать от конкурента.

«Московские ведомости» взлетели на прежде неведомую в России высоту. В стране глубоко чиновничьей, самодержавной, с отсутствием публичной политики и крайней слабостью общественного мнения, вдруг появилось частное лицо, которое одновременно воздействовало на власть и на публику. Так в 45 лет Катков нашел свое призвание.

Расцвет «Московских ведомостей» пришелся на 1860–1870-е годы, это была эпоха радикальных реформ, стремительной модернизации России. Неудивительно, что темпераментный публицист Катков с жаром втягивался в обсуждение животрепещущих тем. Он вмешался в спор «классицистов» и «реалистов» на стороне последних, поддерживая министра просвещения Толстого (и поддерживаемый им), который решил отменить гимназический устав 1864 года, сделав упор на изучение древних языков. Новый устав 1871 года, по которому в университет можно было попасть лишь через классическую гимназию, стал их совместной победой.

Катков решил на собственном примере доказать преимущества нового подхода к образованию плюс диверсифицировать капитал, найдя новое поле для инвестиций. Им в содружестве с Леонтьевым был основан частный лицей цесаревича Николая (неофициально известный как Катковский лицей). Он давал восьмилетнее гимназическое образование и трехлетний университетский курс и ориентировался на детей высшей знати. Катков с Леонтьевым вложили по 10 000 рублей, а недостающие несколько десятков тысяч дали крупные железнодорожные подрядчики Поляков, Дервиз и ряд других московских денежных тузов. Катков ориентировался на английскую образовательную систему, им изученную; по образцу Оксфорда в лицее имелись тьюторы и личность ученика стояла на первом месте. Неудивительно, что лицей пользовался огромным успехом, сразу став одним из наиболее престижных учебных заведений России. Помимо платных учеников имелись бесплатно обучающиеся талантливые самородки из крестьян и мещан, для которых при лицее была открыта Ломоносовская семинария. Расходы возрастали, и потому государство постепенно взяло на себя содержание лицея, руководителем которого по-прежнему оставался Катков, что обеспечивало ему влияние и авторитет.

А они ему требовались до самой смерти, ибо «Московские ведомости» все сильнее ввязывались в политические дрязги. Сделав эту газету самой влиятельной в России, Катков оказался заложником собственного имиджа и темперамента. Он увлекся внешней политикой и постоянно колебался в своих симпатиях и антипатиях, то превознося князя Бисмарка и выступая за союз с Германией, то объявляя его главным врагом России и ориентируясь на республиканскую Францию. Одновременно Катков вел подкоп под российский МИД и его министра Гирса, обвиняя того в пресмыкательстве перед Западом и в том, что он превратил свое ведомство в «Министерство иностранных дел в России» — одно из катковских bon mots. Также непоследователен он был в своих воззрениях на финансовую политику. Будучи до 1880-х годов поклонником английской политэкономии — free trade и монетаризма, затем он повел протекционистскую пропаганду. В своих нападках на питерских либералов, проникших в правительственные сферы, он заходил слишком далеко, против него велись ответные интриги, и ему приходилось объясняться перед императором, что отравляло последние годы жизни Каткова.

Тираж «Ведомостей» он держал на уровне 12 000–15 000, сознательно не поднимая выше, дабы не разориться на бумаге и типографии. Cчитая, что своей газетной деятельностью он исполняет «государственную службу», Катков всегда сохранял известную независимость от правительства, которое помогало лишь косвенно, давая казенные объявления. Географическая удаленность от петербургских бюрократов также содействовала независимости. «Московские ведомости» были сугубо коммерческим предприятием, и Катков должен был постоянно думать о выплате годовой аренды, пусть и сниженной до 60 000 рублей. О получении субсидий напрямую он и мечтать не мог, в том числе из соображений старомодной нравственности. Зато эту технологию с блеском освоил его младший современник.

«Гражданин» на довольствии

В декабре 1894 года у молодого царя Николая II, только что вступившего на престол после смерти отца, состоялся неприятный разговор с всесильным министром финансов Сергеем Витте. Сановник просил одобрения на выдачу князю Мещерскому, издателю «Гражданина», 80 000 рублей, которые покойный Александр III велел выдавать ему ежегодно на поддержание газеты. Николай ничего не знал об отношениях отца с Мещерским и отказался санкционировать выделение денег. Витте пришлось объяснять царю, что долголетнюю практику в одночасье поломать невозможно. Монарх в итоге согласился, но при условии, что это делается в последний раз. Для «Гражданина» наступили тяжелые времена…

В отличие от Каткова, сначала учителя, а после соперника, Владимир Петрович Мещерский происходил из древнего княжеского рода, и ему с детства была уготована дорога в высшие сферы. Внук прославленного историка Карамзина (по матери), он был в числе немногих юношей из хороших семей, допущенных до развлечений и совместных занятий с наследником престола Николаем Александровичем. Рано поступив на службу в Сенат, он вскоре перешел чиновником по особым поручениям к министру внутренних дел Валуеву, много «скитался по России» в командировках, не уставая делиться в письмах впечатлениями с наследником престола.

Однако царевич Николай заболел и в 1865 году скоропостижно умер. Его младший брат Александр, не помышлявший о престоле, был потрясен свалившейся на него ответственностью. Он крайне трепетно относился к памяти брата, распространяя на товарищей покойного дружеские чувства. Мещерский в этот трудный момент выступил одновременно в роли и друга, и ментора, помогая наследнику в изучении истории, права и политэкономии.

Уже в тридцатилетнем возрасте Мещерский был главной пружиной интриги так называемой русской партии против «партии Шувалова» — на тот момент всемогущего шефа жандармов. Образованный им кружок, группировавшийся вокруг царевича, объединял недовольных поспешными реформами Александра II. Князю удалось отправить в отставку своего формального начальника — министра внутренних дел Валуева, но и сам он не удержался. Новый глава МВД Тимашев уволил его «за несогласные со взглядами министерства политические убеждения». В это же время царь, встревоженный влиянием Мещерского на наследника, запретил ему его навещать.

Князь не собирался покидать компанию великих мира сего. Раз не вышло с прямым доступом, он решил влиять на судьбы России печатным словом. В 1872 году Мещерский основывает еженедельник «Гражданин». Первой проблемой — она же оставалась главной все 40 лет издания — стала финансовая. Программа «газеты-журнала» не обещала значительной читательской аудитории («Тенденции в журнале не будет, космополитизм один будет изгнан… Уважение к России, к общественному мнению, а с другой стороны, строгое уважение к Правительству и Закону… Брани и полемики с газетами не будет…»), соответственно, она не предполагала прибыли. Надежды на 80 000 рублей от наследника испарились после того, как Александр II категорически запретил сыну оказывать помощь.

Мещерский бросился в Москву за содействием богатых купцов, к чьим патриотическим чувствам он взывал. Однако патриархальная Золотоглавая холодно восприняла петербургского светского щеголя, и денег он не получил. Да и катковских «Ведомостей» старой столице вполне хватало, и в конкуренции никто заинтересован не был. Пришлось влезть в долги и начать выпуск на занятые под вексель у одного фабриканта скромные 6000 рублей. Через год наступил срок расплачиваться по векселю, а редакционная касса была пуста. Мещерский поехал на поклон к Каткову — умолял не дать умереть союзническому изданию. Последний выделил 5000 рублей, которые позволили как-то перебиться.

Подписка в первый год составляла 1600 человек, во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов она поднялась до 5000 подписчиков — показатель весьма скромный. Несмотря на финансовые проблемы, Мещерскому со своими связями в придворных и литературных кругах удалось привлечь к сотрудничеству в «Гражданине» громкие имена. Достаточно назвать Тютчева (писавшего издателю: «Ваша позиция дает вам возможность быть искренним и серьезным либералом без малейшей революционной закваски. Этого-то лучшие из ваших собратьев по печати вам не прощают») и Достоевского, какое-то время редактировавшего издание и публиковавшего там свой «Дневник писателя».

С помощью «Гражданина» князь Мещерский хотел обрести искомое — возможность влиять на ход государственных дел. Он предлагал власти услуги в области пиара, говоря современным языком, взамен ожидая всякого рода преференций. Но царское правительство не понимало необходимости разъяснять свою политику, Мещерский вспоминал: «В тоне, которым государь [Александр II] спросил: «Ты идешь в писаки?» — я услышал не только отсутствие чего-либо похожего на поощрение, но и отголосок насмешливого пренебрежения и, во всяком случае, полного признания ненужности того дела, которому я решился посвятить мою жизнь… Я сознавал, что вступал на путь, который, по сложившимся о нем на верхах понятиям, считался чем-то непризнанным, чем-то неопрятным и к моему положению не подходящим». В конце концов в 1878 году при Александре II «Гражданина» власть прикрыла, недовольная как нападками на внешнеполитический курс, так и самой позицией Мещерского, предлагавшего поставить «точку в реформах».

Его час пробил после убийства царя-реформатора. Александр III, при всей своей реакционности и косности, сознавал нужду в неказенном печатном органе, который бы защищал правительственный курс. Князь, борясь за возвращение в ближний круг монарха, опирался на всесильного тогда Константина Победоносцева, обер-прокурора Синода, выступая его безусловным союзником и подчиненным. Первая интрига, которую они провели на пару, заключалась в возведении на пост министра внутренних дел Д. А. Толстого, реакционера, взамен «либерального» Игнатьева. Незамедлительно «Гражданин» начал получать из фондов МВД ежемесячную субсидию 3000 рублей. Через несколько лет она выросла до 98 000 в год.

Вернув доверие царя, Мещерский начал издавать в единственном экземпляре, для Александра III, рукописный «дневник» в котором передавал монарху свежие сплетни, слухи и свои соображения о политике. Он стал полноправным участником правительственных интриг. Князь вел кампанию против министра финансов Бунге — в «Гражданине», приватно в «дневнике» советуя царю сменить его на Вышнеградского, чего и добился в 1887 году. Затем он продвинул таких чиновников, как министр госимущества Островский, министр юстиции Манасеин, министр народного просвещения Делянов. К тому времени умер Катков, звезда Победоносцева закатилась, и Мещерский не преминул нанести удар вчерашнему патрону, заблокировав протеже того на пост государственного контролера и получив согласие Александра на своего выдвиженца — Филиппова.

В конце 1880-х — начале 1890-х могущество Мещерского и как издателя «Гражданина», ставшего ежедневной газетой, и как «делателя королей» достигло апогея. Пользуясь эксклюзивным доступом в министерские коридоры и доверием царя, он помещал в газете информацию, которая не могла появиться где-то еще. Именно из «Гражданина» чиновники по всей России узнавали о возможных назначениях, о том, кто сегодня в фаворе, кто — нет. В приемной Мещерского толпились искатели мест, с ним заигрывали самые высокие сановники, несмотря на сплетни о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Даже Витте был утвержден с согласия князя и назначал по его советам подчиненных в своем ведомстве. «Гражданин» процветал — была куплена своя типография, и непрерывно поступали казенные заказы, хорошо оплачивавшиеся. Хотя царь под давлением семьи не принимал Мещерского официально, он поддерживал с ним переписку, решая собственные вопросы. Мещерский обратил журналистику в выгодный посреднический бизнес, конвертируя свое уникальное положение при дворе и в печати в торговлю местами и выжимание дотаций.

Первый удар судьбы пришелся на 1894-й — умер Александр III, на эксклюзивных отношениях с которым зиждилось могущество Мещерского. Молодой Николай II отказался иметь дело с «нечистоплотной личностью» и оказывать ему финансовую помощь. Отчаянные письма князя возвращались непрочитанными. Пришлось перейти на выпуск два раза в неделю, с сокращением тиража до 2000.

В 1902 году через своего родственника, нового министра внутренних дел Сипягина Мещерскому («со свойственной ему способностью влезать во все отверстия», как зло пошутил Витте) удалось получить позволение царя писать ему письма. Сильной чертой князя была способность понимать, что от него хочет услышать венценосный корреспондент. И он, уловив сомнения и переживания неуверенного в себе Николая, писал ему, капая бальзамом на раны — как и его отцу в свое время. Материальные последствия монарших милостей не заставили себя ждать. Теперь уже сам Николай велел Витте выдавать ежегодно Мещерскому по 18 000 рублей на «Гражданина».

Наступившая в 1905 году эпоха свободы печати окончательно убила влияние «Гражданина», который не мог конкурировать с прессой постреволюционного времени, а постаревший князь, сидевший безвылазно в своей квартире
на Гродненской улице, уже не знал новейших сплетен и веяний. Последним своим подвигом Мещерский, умерший в 1914 году, считал успешную интригу против премьера Коковцова. Впрочем, он, возможно по старческой слабости, преувеличивал свою роль в истории с отставкой графа. «Гражданин» же не пережил своего создателя, сойдя с арены сразу вслед за ним.

Бизнес по-новому

Алексей Суворин, столь же страстно ненавидимый «прогрессивной» общественностью, как Катков и Мещерский, в отличие от них не пытался влиять на правительство напрямую, всю жизнь занимаясь сугубо газетным бизнесом. Однако и ему не удалось выстроить контакт с «просвещенными соотечественниками». Тот же Вересаев вспоминал о Чехове: «Говорили, да это чувствовалось и по его произведениям, что он человек глубоко аполитический, общественными вопросами совершенно не интересуется... Чего стоила одна его дружба с таким человеком, как А. С. Суворин, издатель газеты «Новое время».

В отличие от Каткова и Мещерского Суворин был родом из простолюдинов. Сын крестьянина-однодворца, забритого в солдаты и сумевшего дослужиться до офицерского чина, он вырос в воронежской деревне и до 12 лет не видел никаких книг, кроме Библии. Ему повезло попасть в кадетский корпус, после которого он работал учителем. Корреспонденции Суворина о провинциальных нравах обратили на себя внимание, и в 1861 году его пригласили на журналистскую работу в Москву, а затем он перебрался в Питер. Вторая половина 1860-х — начало 1870-х — расцвет Суворина-фельетониста, которого знала вся читающая Россия. Бойкое перо, либеральная точка зрения, критический подход обеспечили ему громкий успех и… репрессии правительства. Но к 40 годам он устал от лямки строчкогона и, получив удачный опыт выпуска календарей-ежегодников, решил издавать свою газету.

Некрасов, с которым Суворин был тогда в хороших отношениях, настоятельно советовал ему обратить внимание на захудалое «Новое время», ничем не примечательную газетенку (получить разрешение на выпуск новой газеты было куда труднее, чем перекупить права на уже существующую). На паях со своим партнером по издательским делам, судебным деятелем Владимиром Лихачевым Суворин выкупил «Новое время», заняв 30 000 рублей у варшавского банкира Кронеберга. Вскоре Лихачев продал свою долю, и Суворин стал единоличным собственником газеты.

То, что новый владелец проделал с газетой, не имело аналогов в российской прессе. Уже к концу первого года управления «Новым временем» (1876) тираж увеличился в 10 раз, а к 1897 году он достиг 50 000. «Новое время» задает новый стандарт, на который будут вынуждены ориентироваться остальные СМИ России вплоть до 1917 года, а первые 30 «суворинских» лет она находилась вне конкуренции как самая читаемая и информированная газета страны.

«Ломоносов русской ежедневной печати» (характеристика Василия Розанова) преобразовал в «Новом времени» буквально все — от оформления до распространения. Он долго подбирал наиболее удобочитаемые шрифты, увеличил число полос до шести, завел собственную типографию с новейшими машинами, в том числе для фотоцинкографии, что дало возможность помещать оперативно иллюстрации, а впоследствии — фотографии. В погоне за иллюстративностью «Новое время» даже дало подробный чертеж бомбы, которой был убит Александр II.

Суворин придумал для газеты два выпуска — столичный и для остальной России, сдававшийся позже, как раз к отправке почтовых поездов, и успевавший наполниться последними известиями. У «Нового времени» имелся самый большой штат корреспондентов и потому самая оперативная и полная новостная информация. На следующий год после начала издания на фронт Русско-турецкой войны выехали все три главных пера газеты — сам Суворин (ведущий, несмотря на редакторские заботы, свою рубрику), Василий Немирович-Данченко и Буренин — именно тогда издание «сделало» своих конкурентов.

В «Новом времени» был самый широкий круг авторов и набор отделов — от театрального до биржевой хроники. Любой читатель мог найти в газете что-то интересное для себя, поэтому ее аудитория своим охватом превосходила соперников. Суворин умел выискивать новые имена и не скупясь платил им. Его дружба и переписка с Антоном Чеховым, которого он выделил из толпы газетных писателей, составила важный сюжет в жизни великого писателя.

«Новое время» было центром гигантского издательского холдинга: полтора десятка газет и журналов, книги самых разных серий — от справочников («Весь Петербург» и т. п.) и календарей до собраний сочинений Пушкина, 600 газетных киосков на вокзалах и станциях, типографская школа, бумажная фабрика с 30 000 десятин леса… Даже враги Суворина ориентировались на его стиль менеджмента, чтобы добиться успеха, как, например, Дорошевич в «Русском слове», а бывшие сотрудники «Нового времени» усердно пополняли конкурирующие издания, в том числе газету «Русь» сына Суворина, попытавшегося бросить вызов отцу.

Но тем удивительнее оценка современниками этих достижений на ниве предпринимательства. Суворина травили и над ним издевались. Салтыков-Щедрин, глубоко уязвленный успехом «Нового времени» на фоне неудачи «Отечественных записок», прозвал его «Чего изволите?», и эта кличка надолго прилепилась к газете. «Нововременец» стало бранным словом не только у прогрессистов и либералов, но и у эстетов из «Мира искусства».

Причина «одиозности» заключалась в чисто деловом подходе Суворина к СМИ. В них он видел прежде всего бизнес, а не средство пропаганды, не инструмент революции. А этого не прощали. Суворин противопоставил себя крепнувшей в то время традиции политической ангажированности. Его деловые успехи воспринимались как пощечина. Времена для признания русских Херстов еще не наступили.

Источник: forbes.ru