Экзотическая Русь

207 акционеров были держателями акций британской "Московской компании", которая с середины XVI века ведала торговлей с экзотической Московией. Представители компании не только вели переговоры с московскими властями или же выполняли деликатные поручения обеих сторон, но и писали книги, из которых современные историки извлекают сведения о событиях прошлого. Эти книги рассказывают о стереотипах и предубеждениях эпохи не меньше, чем собственно о стране.

В зарослях развесистой клюквы

В свое время Василий Ключевский обратил внимание на такую странность. Когда в начале XVIII века агенты Петра I вербовали в Европе специалистов, готовых переехать к нам, они столкнулись с тем, что европейцы чрезвычайно мало знали о России. Вербовщикам, например, приходилось слышать, что Россия "с Индиями граничит". Это всеобщее неведение было тем более удивительным, что ни одна страна Европы не удостоилась такого количества описаний, как "граничащая с Индией" Московия. Но никакого противоречия здесь нет. Ведь европейцы всегда осознавали Европу как единое целое и в некотором роде — как свой родной дом, в то время как Московия была далекой экзотической страной. А про экзотическую страну писать куда проще и интересней, чем про ближайших соседей. И читателям всегда нравятся рассказы про беседки из развесистой клюквы и медведей, разгуливающих по улицам городов.

Мемуары иностранцев, путешествовавших когда-то по России, как правило, оказываются очень интересным историческим источником, сообщая детали, которых местные жители не фиксируют. Связано это с тем, что иностранец обладает перед аборигеном одним несомненным преимуществом. Для него повседневная жизнь простого человека не менее интересна, чем жизнь двора и знати. Путешественник по экзотическим странам с одинаковым вниманием будет разглядывать и торжественный выезд местного правителя, и крестьянина, работающего в поле, и женщину, которая толчет зерно в деревянной ступе, и жреца, совершающего какие-то непонятные действия. Путевые записки сохранят все это, в то время как местный эпос расскажет лишь о военных событиях и жизни двора.

Европейцы, посещавшие Россию, фиксировали в своих мемуарах особенности одежды, пищевые предпочтения, особенности этикета, порядок проведения церковных празднеств и многое другое. Такого рода информация совершенно уникальна, и ее невозможно найти нигде, кроме как в записках людей, принадлежащих к совершенно иной культуре и смотрящих на Россию глазами чужака.

Подобные записки рассказывают не только о стране, по которой путешествует автор, но и о нем самом. Путешественник, как, впрочем, и любой человек, всегда воспринимает окружающий мир сквозь призму стереотипов. Поэтому тексты, написанные почти одновременно, оказываются столь непохожими друг на друга.

Посмотрим же, что увидели в России четыре автора, посетившие страну между 1517 и 1839 годами. Один из них был дипломатом, видевшим в России далекую экзотическую страну, другой — торговым представителем, интересующимся в основном политикой и экономикой, третий мечтал просветить Россию, поэтому будущее этой страны он представлял в розовых красках, а четвертый — профессиональным литератором, наблюдательным и желчным.

Нравы обитателей экзотической страны

Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн посетил Россию дважды — в 1517 и в 1522 годах, проведя в ней в общей сложности девять месяцев. Герберштейна прославили не успехи на дипломатическом поприще, которые были довольно скромными, а изданная на латинском языке книга Rerum Moscoviticarum Commentarii ("Записки о московских делах"), впервые вышедшая в 1549 году, а затем выдержавшая огромное число переизданий.

Многие экскурсы и наблюдения Герберштейна непосредственно связаны с актуальными проблемами европейской политики. Например, в самом начале книги он довольно подробно рассказывает о происхождении титула "царь", принятого Иваном IV в 1547 году, за два года до выхода "Записок о московских делах".

Эта тема была очень болезненной. Дело в том, что царским титулом обладал только император Священной Римской Империи германской нации (а также казанский и астраханский ханы). Принятием царского титула Иван IV претендовал на более высокое положение, чем датский, английский, французский, польский, шведский короли. Понятно, что Европа не спешила признавать этот титул и старалась его игнорировать. Именно в этом контексте следует рассматривать попытку Герберштейна объяснить появление царского титула коммуникационной ошибкой. Герберштейн пишет, что на русском языке слово czar значит то же, что король, а в других славянских языках в этом значении используются слова kral, kyrall или koroll, в то время как czar (caesar) является наименованием императора. Оказавшись в Европе, русские переводчики услышали, что "царь" куда главнее, чем "король", и решили, что их царь главнее всех.

Герберштейн пишет о Московии как об экзотической стране. В его книге масса занятных наблюдений над бытом жителей России. Он рассказывает обо всем: о церковной жизни (исповеди, крещении, праздниках), о способах заключения брака, о зверях, обитающих в Московии, о городах, монастырях, промыслах, обычаях и т. д. Вот, например, что он пишет о семейной жизни московитов: "Любовь между супругами по большей части умеренна, в особенности у мужей именитых и знатных. Это происходит оттого, что они женятся на девушках, которых раньше никогда не видели, а затем, занятые государевой службой, вынуждены бывают покидать жен и в это время пятнают себя позорными связями на стороне".

Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит

Вообще, описывая долю русской женщины, Герберштейн не жалеет черной краски: "Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Заключенные дома, они только прядут и сучат нитки; все домашние работы считаются делом рабов".

Именно у Герберштейна впервые приведена ставшая впоследствии популярной байка про то, как немец женился на русской девушке. Вскоре молодая жена стала выражать недовольство мужем. Она жаловалась, что у нее до сих пор нет "знаков любви", то есть следов от побоев. "Таким образом, немного спустя,— меланхолически продолжает свой рассказ Герберштейн,— он весьма крепко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги".

Любопытно, что, по мнению Герберштейна, в России было довольно легко получить развод: "развод они (московиты.— "Деньги") допускают и дают разводную грамоту, однако тщательно скрывают это". Этот рассказ кажется фантастическим, хотя можно догадаться, какая реальность за ним стоит. По всей видимости, австрийский дипломат знал о разводе Василия III с Соломонией Сабуровой, ее насильственном постриге и последующей женитьбе царя на Елене Глинской и воспринял эту историю как нечто типичное, а не экстраординарное.

Довольно экзотические сведения сообщает Герберштейн о российских законах. Он утверждает, например, что в Московии смертная казнь применяется очень редко: "Даже скотоложцы и те не подвергаются смертной казни".

Провести границу между реальностью и национальным стереотипами часто оказывается невозможно. Весьма колоритно Герберштейн описывает, как ведут себя спасающиеся бегством воины разных национальностей: "Московит, как только пускается в бегство, не помышляет уже ни о каком ином спасении, кроме как бегством; застигнутый и пойманный врагом, он не защищается и не просит пощады. Татарин же, сброшенный с лошади, даже тяжело раненый, как правило, отбивается руками, зубами, вообще пока и как может до последнего вздоха. Турок, видя, что лишился всякой помощи и надежды на спасение, покорно просит пощады, бросив оружие и протягивая победителю сложенные вместе руки, чтобы тот связал их".

Трудно сказать, на чем основываются эти обобщения Герберштейна. Но вот что ни минуты не вызывает сомнения, так это рассказ Герберштейна о том, что состоятельный человек никогда не будет ходить пешком и даже в соседний дом поедет на лошади или в крайнем случае поведет ее под узцы: "Правда, зимой, когда лошади скользят по обледенелым дорогам, это правило может нарушаться, и на небольшие расстояния люди начинают ходить пешком". Понятно, что подобные описания не исчерпывают русскую жизнь XVI века. Перед нами набор случайных ярких картинок, которые бросились в глаза стороннему наблюдателю.

Записки делового человека

В середине XVI века англичане, соперничая с испанцами и португальцами за господство на море, пытались попасть в Тихий океан через северные моря. Утопичность этой идеи сейчас очевидна: даже во времена атомных ледоколов путешествие по Северному морскому пути — это все еще приключение. Однако британцы трудностей не боялись, и в 1553 году лондонские купцы во главе с мэром Лондона Джорджем Барном собрали 6000 фунтов стерлингов и снарядили три корабля, которые должны были найти новую, не контролируемую испанцами и португальцами дорогу в Индию и Китай.

Путешествие было неудачным, два корабля почти сразу утонули, а зато третий смог достичь земли и даже войти в устье крупной реки. Однако эта река оказалась Северной Двиной, и попасть через нее в Индию или Китай было довольно сложно. Но северный путь в Московию был открыт — началась эпоха активной торговли между Англией и Россией. В Лондоне появилась "Московская компания" английских купцов, от членов которой осталось довольно много записок и мемуаров. А поскольку купцы были трезвомыслящими практиками, то никаких общих рассуждений в этих записках мы не обнаружим — только факты, наблюдения, описания дорог, цен, ярмарок и т. д.

Наиболее интересным из английских торговых посредников-мемуаристов был Джером Гарсей, который с небольшими перерывами находился в России с 1573 по 1591 год. Его жизнь в России — это отдельная детективная история, в которой были и тайная миссия, когда Гарсею удалось привести из Англии 13 кораблей с различными стратегическими материалами, необходимыми для продолжения Ливонской войны, и доставка для царицы Ирины английской повитухи, которую арестовали в Вологде, решив, что иностранку не следует допускать до интимных подробностей царского быта, и многое другое.

Для Гарсея Московия — не экзотическая страна, странные нравы которой могут представлять интерес для читателей, а место, где ему приходится вести переговоры, заключать сделки и представлять интересы оказавшихся в России англичан. И предмет его книги — не описание нравов и пейзажей, а рассказ о событиях и той выдающейся роли, которую он сам в них играл.

Крымские татары, не знавшие до того ружей и пистолей, были напуганы до смерти стреляющей конницей, которой они до этого не видели... Это очень развеселило царя

Гарсей утверждал, например, что ему удалось уговорить царя не наказывать пленных шотландских наемников, взять их к себе на службу и использовать против татар. В итоге довольны были все. "Двенадцать сотен этих солдат,— писал Гарсей,— сражались с татарами успешнее, чем двенадцать тысяч русских с их короткими луками и стрелами. Крымские татары, не знавшие до того ружей и пистолей, были напуганы до смерти стреляющей конницей, которой они до этого не видели... Это очень развеселило царя".

Колоритно описывает Гарсей и свое путешествие в Англию. Он был должен доставить английской королеве письмо Ивана IV с просьбой прислать порох, селитру, медь, свинец и прочие военные материалы. Это письмо следовало провезти через Ливонию, для войны с которой все эти материалы и были нужны. Царское письмо было спрятано в двойном дне деревянной фляги с водкой, которая крепилась под гривой лошади. Причем фляга была явно дешевая, чтобы на нее никто не позарился. Перейдя в Ливонию, Гарсей выдал себя за англичанина, который "рад был выбраться из долины несчастий, какой является страна московитов". После многих приключений фляга с письмом и сопровождающий ее Гарсей добрались до английской королевы, которая прислала-таки в Россию 13 кораблей с необходимыми материалами.

Гарсей изо всех сил пытается быть объективным. Эмоциональные характеристики если и появляются, то сразу уравновешиваются фактическими выборками и справками. Так, рассказав о последних днях жизни Ивана Грозного и его смерти, Гарсей сообщает об откровенной радости московской знати по этому поводу: "Митрополиты, епископы и другая знать стекались в Кремль, отмечая как бы дату своего освобождения. Это были те, кто первыми на Святом Писании и на кресте хотели принять присягу и поклясться в верности новому царю, Федору Ивановичу". Затем следует подробнейший рассказ о том, как после смерти царя стрельцы взяли под свой контроль улицы города, как опечатали казну и следили за порядком. А рассказав об этом, он вспоминает, что следует быть объективным и приводит целую аналитическую записку, посвященную царствованию Ивана Грозного.

Джером Гарсей был деловым человеком и к объективности своих рассказов относился очень серьезно, стараясь не провраться.

Записки идеалиста

В мемуарах маркиза де Кюстина обычно видят антироссийский памфлет, однако в них с тем же успехом можно видеть и гимн национальной самобытности

В 1820 году три англичанина предприняли путешествие из Санкт-Петербурга в Москву, а оттуда в Крым и на Кавказ. Эти англичане были сотрудниками Британского и иностранного библейского общества. Они приехали в Россию, чтобы организовать перевод Библии на языки народов империи, и хотели лучше представить себе жизнь тех, для кого им предстояло трудиться.

Один из этих англичан — Эбенизер Гендерсон — издал книгу об этом путешествии. Он был полиглотом, поэтому в своих путешествиях имел возможность общаться с русскими, татарами, армянами и евреями, не прибегая к помощи переводчика.

Основная ценность мемуаров Гендерсона — уникальные сведения о деятельности в России библейских обществ, а также весьма проницательные наблюдения над религиозной жизнью народов, населявших Россию. При этом бросается в глаза поразительная благожелательность, с которой он описывает то, что видит.

Гендерсон воспринимает себя и своих коллег как людей, которые несут в Россию Писание и таким образом преобразуют эту далекую страну. И описывает Россию как страну будущего, а не прошлого. В его записках нет места "свиным харям" и "кувшинным рылам", которых мы найдем у писавшего в те же годы Гоголя. Встреченных им должностных лиц он или вообще не упоминает, или же характеризует их как людей достойных, прекрасных, образованных и преданных своему делу.

Следует, впрочем, сказать, что наших путешественников сопровождал правительственный почтмейстер, "вооруженный шпагами и пистолетами", который обычно ехал впереди и готовил общественность к встрече гостей. А из окна кареты, сопровождаемой почтмейстером с пистолетом, как из окна машины с мигалкой, Россия кажется самой прекрасной страной в мире.

В Калуге для путешественников была организована экскурсия в новую тюрьму, в которой, по наблюдениям мемуариста, "поддерживаются столь замечательный порядок, чистота и дисциплина, что почти наверняка она могла бы служить образцом для тюрьмы, которую намерено соорудить Санкт-петербургское тюремное общество". Почти для всех городов Центральной России, через которые проезжают путешественники, Гендерсон находит добрые слова.

Когда путешественники приближались к Торжку, "солнце в совершенном великолепии отражалось в золоченых его шпилях, придавая ему облик, намного превосходивший все, что мы ожидали увидеть в сельской местности". Город Тверь "считается одним из самых красивых городов империи, будучи правильно застроен кирпичными зданиями". Малоярославец "весьма живописно расположен на вершине крутого холма на восточном берегу реки Лужи и будет всегда памятен в летописях Европы как место, где Наполеон проиграл первую свою битву". В Калуге "улицы проложены в правильном порядке, дома в общем имеют приличный вид" и т. д.

При чтении записок Гендерсона вспоминаются анекдоты про оптимистов и пессимистов. Гендерсон — просто-таки хрестоматийный оптимист. Он пишет, например, что, как правило, дома ямщиков "обустроены в лучшей степени, чем у других крестьян", и никогда не скажет, что что-то плохо или "обустроено" в худшей степени.

Поскольку путешественник занимался организацией и распространением переводов Писания, его очень интересовала грамотность населения и его готовность читать Библию. И картинка вновь оказывается идиллической. "Наш хозяин,— пишет он о ямщике,— оказался образованным человеком и обладателем нескольких книг религиозного содержания... Так велик был интерес, вспыхнувший в нем к славянскому и русскому Новому Завету, который мы вручили ему, и так не терпелось ему познакомиться с его содержанием, что он просидел большую часть ночи, читая вслух".

Единственное, что Гендерсон постоянно критикует, так это дороги, что не удивительно: поездка по Северу России была начата весной, и путешественники испытали на себе все прелести весенней распутицы. Но на общем фоне дороги кажутся мелочью, и под пером Гендерсона Россия предстает страной честных чиновников, счастливых крестьян, чистых и ухоженных городов, комфортабельных тюрем и отвратительных дорог.

Обличитель по недоразумению

Путешествие по России маркиза Астольфа де Кюстина было заказано и отчасти оплачено, поскольку ожидалось, что он прославит Россию как страну, противостоящую разного рода революциям. И для этого имелись основания. Его отец и дед погибли на гильотине, остальные родственники числились контрреволюционерами. Такое происхождение делало литератора и путешественника желанным гостем в любом салоне антиреволюционной направленности. Николай I с большим энтузиазмом отнесся к идее, что французский писатель совершит вояж по России и напишет о ней восторженную книгу. Прием, оказанный маркизу в Петербурге, был авансом за панегирики, которых от него ждали, но так и не дождались.

Кюстин путешествовал по России примерно так же, как современный европеец путешествует по Ирану. Россия для него — это в некотором роде страна-изгой, сильное государство с жесткой идеологией, страна, чья армия два десятилетия назад была в Париже, страна, воспринимаемая как угроза. Предполагалось, что читатели разделяют такой взгляд на Россию.

"Их цивилизация,— писал Кюстин,— одна видимость; на деле же они безнадежно отстали от нас и, когда представится случай, жестоко отомстят нам за наше превосходство". Европейским читателям подобные сентенции щекотали нервы, а русские, любящие осознавать свое могущество, имели все основания тайно радоваться.

Нарисованные Кюстином картинки амбивалентны. Их можно воспринимать и как гимн национальной самобытности, и как жесткий антироссийский памфлет. Россию он описывает с позиций последовательного антизападника. Его радует все первобытное, исконно-посконное и раздражает цивилизация. Кюстин с восторгом пишет про античные профили крестьянок и первобытную красоту крестьян. "Национальное для общества,— на разные лады повторяет он,— то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить".

При этом все, что появилось в России благодаря петровским преобразованиям, кажется ему искусственным и фальшивым. Его характеристика петербургской архитектуры совершенно убийственна: "Калмыцкая орда, что разбила лагерь в лачугах, окружив скопление греческих храмов; греческий город, спешно возведенный для татар, словно театральные декорации, декорации блистательные, но безвкусные, призванные обрамлять собою подлинную и ужасную драму,— вот что сразу же бросается в глаза в Петербурге".

Его характеристики того направления развития страны, которое задал Петр I, беспощадны. Образ медведей, которых по прихоти Петра нарядили обезьянами, проходит через всю книгу.

Книга "Россия в 1839 году" полна комплиментов в адрес Николая I. Кюстин хвалит царя за то, за что вообще-то его принято ругать. Он считает совершенно разумным отказ от либерального курса Александра I и ждет от российского императора следующего шага — отказа от петровской идеи европеизации: "Император Николай первым начинает идти против течения, возвращая русских к самим себе. Мир придет в восхищение от подобного предприятия, когда поймет, сколь мощный и несокрушимый ум замыслил его".

Теоретически можно было бы представить себе ситуацию, что Николай I воспримет книгу как комплимент и цитаты из записок Кюстина станут украшать патриотические книги. А подходящих цитат у Кюстина очень много. Но этого не случилось.

Книга г. Кюстина служит новым доказательством того умственного бесстыдства и духовного растления... благодаря которым дозволяют себе относиться к самым важным и возвышенным вещам более нервами, чем рассудком

Царь был обижен и возмущен, "Россию в 1839 году" запретили, а на автора обиделись все — и государственники, и оппозиционеры, и славянофилы, и западники. "Книга г. Кюстина,— писал Федор Тютчев,— служит новым доказательством того умственного бесстыдства и духовного растления... благодаря которым дозволяют себе относиться к самым важным и возвышенным вещам более нервами, чем рассудком". И даже Герцен высказал досаду по поводу того, что "чужой дотронулся до больного места".

По-русски книга Кюстина была издана только после революции, но перевод был, мягко говоря, странным. Русская версия была в несколько раз короче оригинала, и из нее было исключено все хорошее, что Кюстин писал о России. Изящные записки французского путешественника были превращены в незатейливый памфлет против российского самодержавия. Характерно, что авторское название "La Russie en 1839" было переведено как "Николаевская Россия". Именно эта версия текста сформировала представление русских читателей о книге Кюстина. А перевод полного текста этой книги увидел свет лишь в 1996 году.

Воспоминания иностранцев редко оставляют местных жителей равнодушными. Комплименты иноземцев с гордостью повторяются, а критические замечания списываются на то, что иноземцы ничего не понимают в российской действительности и вообще ненавидят все русское. Но равнодушными такие записки оставляют очень немногих.

Подробнее: www.kommersant.ru