«Сейчас просто рай для тех, кто хочет снимать кино»

Активация творческих сил режиссеров и сценаристов, по его мнению, позволит значительно повысить КПД кинопроизводства.

Сергей Сельянов идет по платформе, будто прихрамывая на правую ногу, и держит в правой руке кожаный портфель. Это весь багаж продюсера на сегодняшнюю поездку. Он привык к этим ночным рейсам. Уже двадцать пять лет, с момента основания им кинокомпании СТВ Сельянов живет на два города. По его собственным подсчетам, за эти годы он «накопил» порядка двух с половиной тысяч рейсов между Петербургом и Москвой.

Поезд трогается. Сельянов в костюме, но без галстука. Усаживается на диван. Заказывает чай в классическом серебряном подстаканнике и поднимает деревянные жалюзи на окне. Смотреть не на что: только полуосвещенные ночные полустанки мелькают мимо окон поезда, идущего без остановок. Смотря в темное окно, Сельянов медитативно помешивает сахар в стакане.

– А по Европе где ездите?

– Париж-Берлин обычно.

– Почему именно Париж-Берлин?

− Я даже и не знаю, почему. Почему-то периодически я езжу в Париж, а оттуда на поезде в Берлин. Нечасто, но все же – именно так и езжу.

– И две с половиной тысячи рейсов между столицами России. Это потому что невозможно было заниматься кино только в Петербурге уже тогда, в начале 90-х?

− Наша страна так устроена, что все в Москве. Это ненормально, но так. Поэтому в Москве я каждую неделю. И хотя главный офис СТВ в Петербурге, а в Москве - филиал, но в нем я провожу больше времени. Вообще, после окончания тульского политеха (прим. ред. – с 1972 по 1975 Сергей Сельянов учился в Тульском политехническом институте), когда я уже точно знал, что буду заниматься кино, решил для себя, что, как будет возможность – если она будет – сразу переберусь в Москву. Это для меня родной город. Мое детство каждое лето проходило под Москвой в деревне Луковня. Я в столице часто бывал, и тетки мои там жили. А Петербург мне поначалу не очень пришелся по сердцу – город какой-то не российский. Но когда спустя много лет у меня появилась такая возможность – переехать в Москву – я понял, что уже не хочу. Понял, что полюбил Питер за эти годы и не хочу с ним расставаться. Пропитался я чем-то к нему.

– А к Москве охладели?

− Нет-нет, я люблю оба города. Это, по-моему, большое счастье. Москву я люблю по-прежнему. И деревню свою по-прежнему люблю, хотя и не бываю там. Вообще, я именно те места всегда считал своей родиной, потому что там, где родился – в Олонце Карельско-Финской ССР, где отец, летчик-истребитель, служил – это была не родина. Я там всего полгода прожил и, собственно, вообще родиться мог где угодно в пределах Варшавского договора. Были в жизни и Петрозаводск, и Волгоград, и Тула, но в Луковне ведь все важное для меня происходило. И кино первое тоже там пытался снять.

– И с чего вы начали?

– Начал с того, что написал... даже нарисовал сценарий какого-то пародийного боевика. Потом летом в деревне у одного из товарищей моих появилась камера «Спорт» 8-миллиметровая. И мы что-то там пытались снимать, какие-то, я бы сказал, комиксы. Что-то мы действительно наснимали, но что именно – непонятно, потому что проявить пленку в деревне было нельзя. Эта пленка куда-то потом уехала, так что своей первой работы я так никогда и не видел.

− А не было ли фантазий насчет того, чтобы пойти по стопам отца? Это, наверное, очень сложно – расти с таким примером перед глазами.

− Когда меня спрашивали – как любят взрослые спрашивать у несчастных детей, кем они хотят стать – я говорил, что летчиком. Потом была еще одна версия – писателем. Но в 13 лет я решил, что буду заниматься кино, и с тех пор этот вопрос передо мной не стоял. С момента принятия этого важного решения – в 13 лет – я немедленно и стал заниматься кино. Посмотрел три фильма Чаплина в кинотеатре имени Бабякина в городе Тула: «Новые времена», «Огни большого города» и «Цирк». И решил, что вот это дело по мне. Потом уже было лето в деревне и первый опыт. А в том же году, когда вернулся в Тулу с каникул, я собрал команду из четверых одноклассников. Сказал: «Давайте кино снимать, нужна камера». Серьезная любительская 16-миллиметровая камера стоила от 150 до 600 рублей. И то, и другое были деньги абсолютно нереальные и мистические не только для школьников, но и для родителей. Была идея выиграть это все в «Спортлото». Но один из нашей четверки, Саша Бадаев, подал куда более здравую идею – пойти на станцию юных техников. Там есть фотокиностудия, а в ней нет никого, говорит, только скучает Юра Подтягин – руководитель студии. И там есть камера, там все есть. Мы пошли, там действительно все это оказалось. Юра Подтягин...

– Действительно скучал?

– Да. Замечательный, молодой, хотя для нас, конечно, взрослый. Мы записались в студию и стали жить на этой станции. Была у меня мысль снять большой полнометражный фильм-пародию на боевики, но решили мы начать с чего-то полегче. Мы взяли метраж покороче, и я придумал экранизировать песню Высоцкого о Джоне Ланкастере Пеке.

				Опасаясь контрразведки, 
				Избегая жизни светской, 
				Под английским псевдонимом
				Мистер Джон Ланкастер Пек 
				Вечно в кожаных перчатках,
				Чтоб не делать отпечатков,
				Жил  в гостинице "Советской" 
				Несоветский человек.

Вот собственно. Так началась моя кинобиография.

– И ничего из этого, как понимаю, не сохранилось.

− Нет, не сохранилось, потому что мы часть фильма проявили, а вторую половину – распихали пленку по коробкам из-под монпансье. А в это время как раз какие-то пятиклассники записались в студию и все эти коробки раскрыли, пленку размотали… Конфеты, наверное, искали. В общем, все засветили. Мы им хотели надавать, но они после этого больше не появлялись.

– Грустная история.

− Да… И вообще, сложно это было. Мы, восьмиклассники, должны были договариваться с рестораном для съемок. Ресторан! В советское время ресторан – это было такое... почти храм какой-то. Снимали мы порционно, а проявлять думали по мере накопления материала, потому что химикатов для растворов было мало – советская власть, дефицит. Нецелесообразно было развести три литра химикатов, проявить там одну пленку 30 метров и слить их – нужно было накопить, проявить пять пленок, скажем. Это продюсерская мысль во мне билась уже. Но как раз в процессе накопления все и испортили пятиклассники. Это совпало с окончанием школы, и Юра Подтягин посоветовал мне идти в тульский политех, так как там без руководителя простаивала кинофотостудия. В общем, я туда пошел и возглавил эту студию.

Поезд идет тихо. Я чувствую, что моего визави клонит в сон, как, впрочем, и меня самого. Чайные ложки чуть позвякивают в пустых стаканах. Проводница будто чувствует, что пришло время добавки. Ее улыбчивое лицо показывается в открытом дверном проеме. Сельянов от чая отказывается. У продюсера, когда ему не мешают журналисты, есть очень четкий дорожный ритуал. Сесть в поезд, лечь в кровать, проснуться за пятнадцать минут до прибытия. Он потому и выбирает ночные поезда в целом и «Стрелу» в частности.

− На студенческой студии вы выполняли какую роль, помимо руководителя? Сценарист, режиссер, продюсер?

− Мы же так себя не называли. Не называли режиссерами, операторами. Ну, мы делали кино, нам было это интересно. Этого «делания кино», собственно, было достаточно. Не было нужды раздавать эти ярлыки, эти почетные звания. Я выполнял и продюсерские, и режиссерские функции, и операторские. Когда надо, садился за монтаж, писал сценарии. Договаривался с объектами, добывал реквизит. В общем, всем занимался. И ощущал себя кинематографистом.

– Прям авторское кино получается.

– Ну да… Но снимали мы в основном развлекательные фильмы, комедии. Хотя было место и для авторского кино, где-то даже что-то сюрреалистическое получалось.

– Но в какой-то момент организационные обязанности вытеснили режиссерские и сценарные, так?

− Не то чтобы вытеснили. Сценаристом я, в общем, никогда и не был. Я пошел на сценарный во ВГИК, потому что считал – я был наивным человеком – что снять-то я сниму, а вот что снимать – этому надо было научиться. Еще в студии политеха был первый осознанный лозунг мой – у меня эта фотография, по-моему, где-то до сих пор лежит – я там стою, повесив на себя картонный лист с надписью «Ищу идею!» Нам было уже тогда понятно, что главное – это сама идея, то есть сценарий. Сейчас, в сравнении с советским временем, просто рай для тех, кто хочет снимать кино. Бери и снимай, показывай, прокатывай, продавай. Хоть кинотеатр открывай.

– Но со сценариями все так же?

− Это всегда было и будет. Сильное высказывание – это удел немногих во все времена. В советское время сильные работы нередко появлялись из-за ограничений. Потому что настоящего мощного художника эти ограничения только мобилизуют. Ограничения вообще полезны в каком-то смысле, но ратовать за них – это тоже глупо. Когда тебя давят, а в тебе есть сила, она все равно превозмогает это давление, она находит способ проявить себя, и эта энергия сжатия переходит в энергию какого-то освобождения, расширения, вот этого самого творчества, высказывания. То есть абсолютная свобода, которая у нас есть сейчас, она, конечно, вот эту энергию не вырабатывает, ты должен сам ее внутри себя найти. Может быть, в последнее время не так много мощных высказываний именно в условиях этой самой свободы. Не привыкли пока.

− Ваш новый проект «Салют-7» (прим. ред. – полнометражный художественный фильм «Салют-7» основан на реальных событиях 1985 года, связанных с одноименной советской орбитальной станцией) был вашей идеей или сначала появился сценарий?

− «Салют 7» – это был сценарий. Александр Самолетов делал документальный фильм про эту историю, и Наталья Меркулова и Алексей Чупов решили, что да, это мог бы быть игровой фильм. От этого, собственно, первоначального сценария мы начали проект развивать. Достаточно сложно это происходило, долго. Но если я чего-то хочу, мечтаю – я начинаю это реализовывать. Другой вопрос, получится или нет. Сначала на сценарном уровне – самый важный этап. По стране, да и во всем мире это очень большая проблема. Вот это «Ищу идею!», которое я вам описал, по-прежнему никуда не делось. Сложно и плохо еще то, что режиссеры перестали генерировать идеи. Раньше считалось, что режиссер должен чего-то хотеть. Сейчас все изменилось, и режиссер говорит: «Я готов, я могу сделать, что угодно, я – профессионал». Это нормально, наверное, но жаль, что режиссеры перестали предлагать идеи, тренд сменился. И сценаристы практически ничего не предлагают, как правило. Хотя, безусловно, есть исключения. Тот же «Салют» – это исключение.

– Почему сменился тренд? Люди перестали придумывать?

− Нет, молодые сценаристы пишут, присылают, мы читаем. Но поскольку они молодые, то, как правило, сценарии никуда не годятся. Но мы встречаемся, знакомимся, если какой-то талант ощущается. Из 1400 сценариев, которые поступают в кинокомпанию СТВ в год, может быть, один заслуживает того, чтобы начать его разрабатывать в производство. Такой КПД. А вот те немногие, которые уже что-то могут, за их спинами есть вполне себе проекты успешные – они ничего не предлагают. Это не жалоба, просто мне жаль – кумулятивно мы могли бы в месяц генерировать больше идей. Мы готовы их генерировать. Зрительский кинематограф практически на 100% стал продюсерским. Все переложилось на продюсера. Ну, это вроде его зона ответственности. Может, даже кто-нибудь думает так: я вроде и хочу что-то предложить, но это же...

– Не мое уже, да?

– Не мое уже, да. Что я буду там этим предлагать, меня же и осмеют. Вот пусть они и придумывают.

– Как вы измеряете ваш успех?

− Это абсолютно внутренняя оценка. Мне важно, чтобы мне понравилось, чтобы я понимал, что да, мы сделали хорошее кино. В моем ответе нет высокомерия – лишь бы мне нравилось – это просто такая правда. Один американский продюсер говорил, что американский режиссер делает фильм и думает, как бы всем понравиться, европейский режиссер делает фильм и думает, как бы себе понравиться. Это, говорит, честные, искренние точки зрения, потому что европейский режиссер, который вроде, получается, думает о себе, он хочет, чтобы понравилось, конечно, зрителю, но при этом понравилось то, что нравится ему. Вот я сделал для себя по-настоящему, а чтобы людям понравилось – ну, это совсем прекрасно. Так примерно и здесь. Конечно, любовь зрителей – это высший приз. Но если вдруг так получится, что мы сделали какую-то дребедень, а зритель почему-то это полюбил, я не буду счастлив. Нет, не буду.

Источник: forbes.ru