Частный музей техники не уступает по посещаемости Пушкинскому

Создатель самого успешного частного музея в России рассказывает о том, как перевести через границу танк, зачем ребенку сидеть в окопах и почему российские кинематографисты, снимающие фильмы о войне, не обращаются к нему за помощью.

В прошлом году в подмосковном Музее техники Вадима Задорожного побывало около семисот тысяч посетителей. Для сравнения — столичный ГМИИ им. Пушкина за тот же период принял больше миллиона человек. Цифра впечатляющая, учитывая тот факт, что Пушкинский музей — один из крупнейших государственных музеев, а Музей техники — частная инициатива конкретного человека. Вадим Николаевич называет себя «одиночкой» и «блаженным» и, несмотря на зрелый возраст, ведет себя, как мальчишка. Как только речь заходит о технике, азарт, с которым Задорожный рассказывает о своем детище, распространяется, кажется, на всех, кто находится в радиусе километра.

— Наша встреча приурочена к 23 Февраля, поэтому давайте сначала про танки поговорим. Какие экспонаты военной техники появились в вашем музее первыми и когда это произошло?

— Первым появился танк Т-34, который я приобрел в одном из частных французских музеев примерно десять лет назад. Танк «Шерман», который в годы Второй мировой войны поставляли союзникам США, также был куплен мною во Франции. Эти две единицы использовались в военных действиях советской армией. Спустя время мы переключились на технику союзников — американский танк «Стюарт» тоже приехал из Франции.

— Почему именно оттуда?

— Потому что в Европе существование частных музеев, которые поддерживаются государством и которые, в отличие от нас, не платят налоги, — это норма.

— Обычному человеку трудно понять, как можно перевести танк из одной страны в другую.

— Вы даже не представляете, сколько процедур надо пройти, чтобы это осуществить.

— Если честно, не представляю. Сколько?

— Сначала мы в течение года получали разрешение у французского Министерства обороны. Затем надо было получить соответствующее разрешение у французских властей. Танк не разбирают на части, а везут целиком на специальных платформах. В Москву технику вез кортеж из восьми тягачей с прицепами, и это был беспрецедентный для современной России случай. Я выступал как ответственное лицо, поэтому на всех бортах техники был указан мой адрес — город Москва, улица такая-то, квартира такая-то.

— С тех пор в процедуре оформления документов и прохождения границы изменилось что-то?

— Процедура стала более понятной, но как была сложной, так и осталась. С одной стороны, появилось уважением к музею и понимание того, что делается большое дело. С другой — нет законодательных норм, которые в хорошем смысле «провоцировали» бы создание подобных музеев. Все это частная инициатива безумных одиночек, которые не только полностью отдают стране свои силы, но и оставляют конкретное материальное наследие. Нас не любят. Чисто по-человечески уважают, конечно, но по официальным законам — не любят. На данном этапе законодательство не работает на защиту интересов частного музейщика, который хочет создать музейное пространство для страны. В этом и парадокс: мы хотим создавать необходимые для страны музеи, но законодательная база поощрения этих действий отсутствует.

— Пару лет назад в рамках музея вами было запланировано создание летающей экспозиции, которую планировалось развернуть на базе аэродрома города Медынь в Калужской области. На какой стадии сейчас находится проект? Сколько самолетов «на лету»?

Фото: Евгений Птушка/Strana.ru

— Проект уже на стадии даже не старта, а бега, я бы сказал. И мы побежали в правильную сторону. Губернатор Калужской области и Администрация Медыни всячески идут нам навстречу, за что им огромное спасибо. На данный момент на аэродроме находятся самолеты с Ходынки, которые мы разобрали, вывезли и спасли от уничтожения. Туда же отправляем и свою технику. Параллельно ведется работа над узакониванием проекта, включающего в себя создание не только твердой, но и грунтовой взлетно-посадочной полосы, предназначенной для самолетов времен Первой и Второй мировых войн. Уже начинаем строить первый музейный ангар, в котором хранилась бы техника и в котором располагалась бы ремонтная база. На сегодняшний день в моей коллекции более сотни самолетов, из них пятнадцать — летают. Пока у нас нет соответствующих условий ремонта и эксплуатации, самолеты ремонтируются и проходят технический осмотр на авиационных заводах в Жуковском и в Новосибирске.

— Часто ли сегодня, в век компьютерных технологий и спецэффектов, к вам обращаются режиссеры художественных фильмов о войне с просьбой использовать музейную технику? Те же самолеты, например.

— Во-первых, у нас сейчас нет в стране по-настоящему сильных кинематографистов, которые снимали бы реальные фильмы о войне. Есть медийность, мишура, компьютерные игры затмили разум. А ведь фильмы, в которых используются пусть даже несколько единиц оригинальной техники, прекрасны. Продолжая мысль Чехова: чем реальнее предметы, тем достоверней рассказ, который мы делаем. Перегиб в сторону компьютеризации рано или поздно закончится, наступит перенасыщение и даже неприязнь. Вот тогда все и вернется к доброму и хорошему, а именно — к настоящим предметам из прошлого.

— Не обижайтесь, но вы какой-то очень положительный получаетесь.

— Я такой и есть. Даже блаженный, я бы сказал.

— Наверняка у вас много завистников и врагов?

— Целое море.

— Как вы с этим живете?

— Помните, как у Роберта Бернса? «За кружкой, под песню гоню их пинком — / Пускай они к черту летят кувырком».

— Как вы думаете, почему у вас получилось, а у них нет?

— Я не думаю, у кого что получилось. Я просто делаю свое дело, которое мне нравится, и не хочу тратить время на раздумья «почему». Я не знаю, как это объяснить. Объяснять самого себя — это занятие неблагодарное.

— В прошлом вы были учителем истории. Хотели бы вновь вернуться к преподаванию?

— С удовольствием. Мне искренне жаль современную молодежь. Дело в том, что когда ты стоишь на земле, на твердом грунте, тебе легко прыгнуть вверх. А когда под тобой ничего нет, болото, оттолкнуться не от чего. У сегодняшнего поколения, рожденного в 80-е годы, в конце 80-х и начале 90-х, нет страны. Те институты, которые должны были работать на воспитание детей и подростков, либо кардинально изменились, либо просто перестали существовать. Деньги, соблазны, отсутствие элементарной культуры — все это привело к потере ориентации у целого поколения. А ориентир должен быть на честное служение государству и обществу с чистой совестью.

— Мы говорим в том числе о безыдейности?

— Да, с одной стороны, она есть. С другой — я вижу, что к нам приходят десятки тысяч детей. Им все это надо, но им этого не дают — вот в чем проблема. Государство не дает правильного воспитания, правильно заданного вектора, не дает героев, на которых можно было бы равняться. Создание военно-патриотических лагерей помогло бы решить эту проблему. Метод погружения заключался бы в общении с людьми, которые прошли войны, тот же Афганистан или Корею. Есть потрясающие люди, которые своими рассказами и опытом могут увлечь детей за собой. Или, например, курс молодого бойца. В специальных окопах рядом с инструктором лежит подросток. На него идет танк. Ребенок испытывает реальный страх, и это ощущение током проходит через его виски. Только тогда приходит понимание того, как воевали наши деды и отцы и чего стоили их победы.

— Думаете, что прошлое может стать национальной идеей?

— Однозначно. Без прошлого нет настоящего и будущего. В каждой семье оно есть. Вы же гордитесь своим отцом, дедом или прадедом? У меня есть идея к 70-летию Победы провести всероссийскую акцию, которую условно можно было бы назвать «Письмо от деда». В архивах сохранились документы, где прописаны подвиги советских солдат. Так вот, в каждую семью должно прийти подписанное президентом письмо с благодарностью и информацией о том, как отличился их родственник в годы Великой Отечественной. Затем в школах должны пройти уроки, на которых школьники рассказали бы о своих предках. Именно с этого начинается патриотическое воспитание.

Фото: Евгений Птушка/Strana.ru

— Сами в детстве играли в войнушку?

— Конечно.

— Я вот девочка, мне сложно понять.

— Вы просто не были увлечены. Мы бы вас точно санитаркой сделали. Или летали бы как «ночные ведьмы» на По-2.

— Среди ваших экспонатов есть машины, принадлежавшие Сталину и Берии, Хрущеву и Брежневу, Горбачеву и Ельцину. Есть машина, на которой на торжественном параде после приземления ездил Гагарин. Вы на всех своих экспонатах катались?

— Катаются на лошадях. А на машинах — ездят. Для меня все эти автомобили связаны в первую очередь с людьми и событиями. У каждой есть своя история и своя аура.

— Машины с историей наверняка найти легче, чем целый танк?

— Если захотеть, можно и танк найти. Мне очень нравится фраза о том, что Россия — это страна с непредсказуемым прошлым.

— По закону, все оружие времен войны принадлежит Минобороны. Какие у вас отношения с военным ведомством?

— Это старый закон 1957 года, который давно пора менять. Что касается министерства, то с нынешним министром отношения у нас складываются хорошие. Пришел человек, которого можно и нужно уважать. Это офицер высшего ранга не по должности, но по своей сути. Настоящий руководитель военного подразделения, который остановил разрушение, расформирование военных училищ, начатое его предшественником. Не хочу загадывать наперед, но в будущем я ожидаю от ведомства больших подвижек, которые бы нам очень помогли.

— Есть ли среди круга ваших знакомств так называемые «черные копатели»? Вы как к ним относитесь?

— Как к ним можно относиться, когда уже в самом названии заложено отношение. Это чернота, это неправильно, это не должно быть. Ведь, помимо «черных», существуют правильные копатели, которые живут идеей. Хотя, согласен, что грань между тем и другим очень зыбкая.

— Сколько человек на сегодняшний день у вас работает?

— Штат музея — это 164 человека. Начиная от уборщицы и заканчивая экскурсоводами и сотрудниками ремонтных мастерских. Иногда набираю персонал сам, иногда помогают. Все остальные — люди вне штата, которые живут нашей тематикой и которые нам помогают. Некоторые бескорыстно, а некоторые — корыстно.

— Вы платите людям зарплату, платите транспортный налог на военно-исторические самолеты и на исторические машины. Плюс земельный налог. Плюс социальные программы для мальчишек из интернатов. Не говоря уже о восстановлении техники. Что удерживает вас на плаву?

— Наверное, изначальное понимание того, что деньги имеют обыкновение заканчиваться. Здание музея расположено на трех этажах общей площадью 12 тысяч квадратных метров, еще примерно столько же я сдаю в аренду. Эти деньги и идут на содержание музея. Плюс то, что я зарабатываю благодаря деятельности, с музеем не связанной.

— То есть вас все-таки корректнее назвать бизнесменом?

— Скорее, музейщиком, потому что это моя основная деятельность.

— Какую технику вы хотели бы заполучить, но понимаете, что это невозможно, ну, или возможно, но при каком-то фантастическом стечении обстоятельств?

— Я бы очень хотел, чтобы Министерство обороны передало музею по одному экземпляру движущейся техники. Демилитаризированную, нестреляющую, но движущуюся. Экспонаты, которые бы отразили величие боевой мощи Советского Союза и России.

— Поделитесь планами на будущее.

— В планах — сделать лучший с технической точки зрения музей в Европе. Именно не по количеству, а по качеству экспонатов.

— А разве сейчас он не лучший?

— Да, но есть музеи, которые создавались в той же Франции в 20-х годах XX века, и они однозначно богаче. Их минус, правда, в том, что они однопрофильные, то есть в них представлены исключительно автомобили. Естественно, я не могу тягаться с фабрикантами, коллекции которых складывались в течение ста лет. Тем не менее мы уже во многом их опережаем. Например, что касается машин, которые принадлежали известным людям. Или советских мотоциклов — наша коллекция считается сейчас самой лучшей в мире, как и коллекция тяжелых немецких мотоциклов, которая также представлена в музее.

— Как вы думаете, ваш музей мог бы существовать в годы Советского Союза?

— Существовать мог бы, но только внутри меня

Источник: strana.ru