Павел Гнилорыбов: «Очень часто бедный город — это хороший город»

 

 

– Родители начали покупать мне энциклопедии по истории древнего мира и меня это увлекло. Я понял, что хочу заниматься историей, после диалога с дядей — он довольно известный военный историк. Однажды, когда мне было семь лет, я гордо ему заявил: «А я знаю, кто был первым фараоном Египта». И он меня выбил из колеи простым вопросом: «А кто был вторым?». Я заплакал, потому что знаний не хватало. Это, можно сказать, меня подстегнуло. Потом я выиграл несколько всероссийских олимпиад по истории. Вопрос «Куда поступать?» после школы уже совершенно не стоял, потому что МГУ активно «шерстит» перспективных школьников. Хотя на самом деле МГУ — университет совсем не того уровня, каким был во времена Ключевского и Соловьёва. Но, тем не менее, форма поддерживается. 

 

Проект «Моспешком» — это продолжение того увлечения?

 

 

 

 

– Из Ростовской области, я донской казак и стараюсь поддерживать эту идентичность. Тут нет никакого национального автономизма. Просто мы у себя очень увлечены региональной историей, снимаем документальные фильмы, возрождаем казачьи игры, быт… Я не вхожу ни в одну из казачьих организаций. К понятию современного казачества, естественно, отношусь со скептицизмом. Поэтому вчера, когда мне травили байки о том, как вятские казаки накрыли какую-то кальянную с 16-летней школотой, — это было очень весело. У нас, в отличие от многих других казачьих городов, которые были уничтожены, остались свои кладбища, свои места, и есть возможность примерно определить, где был земельный надел прадеда. Для меня история — это, скорее, пространственное понятие. Я вижу её на стыке слова и географии. У нас совершенно нет пространственного представления о городе и, собственно, стране. Нас пичкают датами военных побед, но при этом никто из выпускников истфака с ходу не покажет, где находится Наваринская бухта, река Сить, где жили тиверцы, угличи и так далее. То есть какие-то знаковые места, которые считаются смысловыми точками отечественной истории, они никак не представлены. Поэтому у меня есть огромный соблазн написать, может быть, свою собственную программу — 100 национальных мест России, которые должен посетить каждый школьник. Туда войдут и усадьбы, и города, и какие-то знаковые места. 

 

 

 

 

 

– Если честно, я мало что знал о Вятке до сегодняшнего дня. Но, приехав сюда, разглядел, что потенциал у города на самом деле очень большой. Есть города, в которые ты приезжаешь и приходится выдумывать комплименты. Здесь этого не нужно, потому что потенциал раскрывается и виден сразу. Лет в шесть я прочитал довольно плохую советскую книжку «Мальчик из Уржума», которая была посвящена детству, юности и ранней половозрелости Сергея Мироновича (С. М. Киров — уроженец Уржума, советский политик — прим. ред.). Наверное, эта книжка была единственным, что с Кировом меня связывало ментально. Вообще, я очень люблю архитектора Витберга. Мы с Антоном (Антон Касанов — автор проекта «Пешком по Вятке» — прим. ред.) договорились написать о нём книгу для серии «Жизнь замечательных людей», если получится. Я буду очень рад, если он напишет вятскую часть, а я напишу московскую и петербургскую. Киров — это вообще такая вселенная личных героев. Это троица Витберг, Салтыков-Щедрин и Герцен. Это настолько лучшие люди в моём понимании… Герценом я вообще очень рано начал зачитываться, лет в 12 читал «Былое и думы», где есть строки и о жизни в Вятке. Поэтому я рад сюда попасть чисто географически. 

 

 

– Вообще, в Киров я приехал в первый раз, хотя порывался и во время дела «Кировлеса», и чуть раньше меня приглашали, до всех этих событий, которые вывели Вятку на архифедеральный уровень. А сейчас вот договорились с Антоном о совместном мероприятии. Мы успели осмотреть исторический центр. Взяли экскурсию в музее Салтыкова-Щедрина. Она была очень интересной, с апологией к «Кировлесу». В музее шоколада понравилась пара сувениров, очень необычных, передовых, связанных с Первой мировой войной. Такое мало где встретишь. Мне очень понравился костёл, меня поразило, что в синагоге сидит военкомат, это довольно иронично. Меня бесконечно радует, что ещё остались рукописные афиши, у нас такого уже нет. Ещё Вятка — это город дивных чугунных балконов и козырьков. У вас один из самых необычных памятников Ленину в стране. Прекрасное наследие архитектора Чарушина… Но вот современные скульптуры не очень хорошие. Пиво «Вятич» понравилось. Это один из лучших региональных сортов пива, что я пробовал. Лучше пива «Моя Калуга» и гораздо лучше, чем «Букет Чувашии». Ещё мне очень посоветовали посетить некую Филейку. Я не знаю, что это такое. Мне рассказали, что это центр жизни и всё такое. Мне хочется съездить в Малмыж, хотя мне сказали, что там нет дорог, город Кай, Лальск, но всё это будет со временем. Вообще, потенциал у города — огромный. Зимы бы только поменьше и русского дриста под ногами. Нужно бы, конечно, сначала дороги проложить, а потом будет туризм. 

 

 

 

 

 

– Мне кажется, этот вопрос даже поднимать не стоит. Вам не нужно переименовываться, потому что в городе считываются сразу три исторических слоя — Хлынов-Вятка-Киров. Вот есть мужчина, который угорает по Хлынову, и вы можете гулять по старому Хлынову. Есть те, кому больше нравится старая Вятка — и вы можете гулять по купеческой Вятке. И есть люди, которые в силу ностальгии или эстетической предрасположенности к советской эпохе хотят гулять по Кирову. 

 

 

– Например, тема Вятлага. Я работаю в «Мемориале», мы делаем в Москве проект «Топография террора». Он пока не вышел в другие города, но будет выходить. Мы сделали сайт, где точками на карте отмечены ключевые места, которые сплетают отношения советской власти и простого человека. Мы нашли место принятия решения о расстрелах, дополнили многие места, где людей просто закапывали в границах Москвы… Когда вот так географически подходишь к сложной проблеме, которую государство до сих пор не решило и боится говорить об этом, то многое для себя открываешь. Так как у вас исключительно мирная территория, где, разве что, бились устюжане с вятчанами, то для учёных и краеведов период репрессий может представлять большой интерес. Ещё мог бы быть филологический туризм. Вятский говор — очень самобытный и классный. Можно вытаскивать на свет вятских революционеров, рассказать, кто такой на самом деле Циолковский… Он же был хоть и замечательный мечтатель, но не в себе. 

 

 

– В 2013 году «Афиша» выпускала гид по Кирову: где лучше пить, куда лучше ходить. Как раз в то время, когда начались судебные процессы по делу «Кировлеса». Я не знаю, насколько этот гид содержателен, но тогда был своеобразный туризм в Киров, и я его наблюдал среди своих знакомых из политической тусовки. В Киров ездили именно по этим причинам. И, конечно, известен ваш бывший губернатор. Больше упоминаний о Кирове я вспомнить не могу, за исключением «Пешком по Вятке», но это уже дружеские связи. Ну и, может быть, ещё вятский квас. Но я не претендую на репрезентативное мнение. 

 

 

 

 

 

 

 

 

– Вот этот патриотический пафос сверху расходует миллиарды денег, но не приводит ни к каким конкретным результатам. Скажите, пожалуйста, что случилось после того, как мы отметили столетие Первой мировой? Ничего не случилось. Поставили несколько памятников, провели кучу конференций, выпустили сборники. Но они никогда не выходят за пределы научного сообщества. На официальной памяти это никак не отразилось. Русское общество очень невежественно в историческом смысле. Оно болеет конспирологией, немецкими заговорами, пофигизмом… Недавно был опрос «Левада-центра», который показал, что за 10 лет интерес к Великой Отечественной войне снизился просто ужасающе: с 55 до 38%. Причём это снижение идёт по всем пунктам, по всем эпохам. Маленький всплеск интереса был к Киевской Руси, но он связан с «древними украми», родноверчеством. Это всё антинаучно. Плюс небольшое повышение интереса к брежневской эпохе — с 11 до 17%. Всё остальное идёт вниз. Весь этот патриотический официоз действует казённо. У меня нет 9 мая, честно. Не потому, что я человек либеральных воззрений и так далее. Для меня важная дата — это 25 апреля, день, когда мой прадед привёл первый советский поезд в Берлин. Его в своё время и награждали, и на руках качали. Он прожил почти до ста лет. Но я схватился за него как за память, о многом его расспрашивал. О жизни, в первую очередь, а не о том, как он относился к усам товарища Сталина. И вот это чувство, что я успел прикоснуться к истории, оно для меня очень важно. Я думаю, что каждый должен к этому прикоснуться. Как-то я водил экскурсию по маршруту движения похоронной процессии, когда народ прощался со Сталиным. Это история страшного городского хаоса, ведь тогда была жуткая давка. Я переработал множество воспоминаний современников: кто где стоял, кто с какой крыши прыгал, кого где задавило, кто где отбивался. Потом ко мне подошёл старичок и сказал снисходительно: «Молодец, ты всё правильно говоришь, спасибо, что этим занимаешься, а я там был». И потом мы с ним общаемся, он рассказывает и дополняет. Вот ты поднимаешь какие-то письменные источники, а к тебе пришёл живой свидетель истории и говорит: «Слушай, работай дальше». 

 

 

– Я бы не сказал. Мы, лишённые Петербургом столичного статуса на 200 лет, пекли блины на Масленицу и покупали ветчину в Охотном ряду. Ничего особенно значимого не было, кроме чумы, наводнения и Наполеона. Но даже в этом сонном XIX веке ты находишь потрясающих людей. Мне всегда придают силы и вдохновение какие-то неочевидные факты. Например, Льюис Кэрролл своё единственное путешествие за границу совершил в Россию. Он написал потрясающую книгу «Русский дневник», где он рассказывает о том, как его отговаривали ехать в Россию и как собор Василия Блаженного похож на кактус. У нас в России такого представления нет, а ведь действительно, чем-то похож на кактус. Краевед в любом поле найдёт, за что зацепиться, как интересно подать какую-то информацию… Даже если это будет какая-нибудь купчиха третьей гильдии Лепёшкина, это тоже представляет интерес. Самое захватывающее в истории — это сознание людей. Как люди воспринимали жизнь, как они думали. 

 

 

– Да, и очень сильно. Посещение экскурсий развивает чувство прекрасного, архитектурное зрение, которого не было раньше. Например, ты идёшь по застроенному месту. И я говорю: «Срезайте глазами эти грубые сталинские постройки, это мы решали жилищный вопрос, когда норма площади была 4 кв м. Увидьте город двухэтажным». Я сам анализирую, как я на город смотрел лет 6–7 назад. Я не замечал ничего. Это своего рода прозрение. 

 

 

– Они уже требуют вставать в четыре утра, чтобы отреагировать на какой-то пожар в старинном здании. И ты вызываешь полицию, если есть подозрение на поджог. У нас город уничтожается такими же методами, как везде, просто всё это переместилось на окраины исторического центра. Первое, что позволяет оценить повышение интереса к городской среде — это митинги, но не политические, а архитектурные. У нас за Шутовскую башню вышло 2000 человек, за Кадашёвскую слободу — около 5–7 тысяч человек. Лет 10 назад эта цифра равнялась бы нулю. К сожалению, эти экскурсии пока слабо влияют на тех, на кого должны: на инвесторов, на застройщиков. В России слова «наследие» и «инвестиции» противоположны. А за границей давно есть такая дисциплина, как «экономика наследия» — экономическая составляющая историко-культурного достояния. То есть сколько нужно денег, чтобы восстановить тот или иной замок, под что его можно приспособить по действующему законодательству, как это окупится. 

 

У нас тоже появилось движение за сохранение исторического облика города. Но в Кирове, как и во многих других городах, денег на реставрацию памятников архитектуры просто не выделяется. Тебе не кажется, что это ставит подобные движения в тупик?

 

 

 

 

– Откровенных высоток в центре не очень много, кроме пары башенок. Средовая застройка более или менее сохранена, советская застройка часто выглядит включенной классно. Но это, как я понял, благодаря Чарушину, который строил и в дореволюционный, и в советский период. Поэтому у него можно найти какие-то прочтения классики. Я бы даже сказал, что в Кирове положение гораздо лучше, чем в Нижнем Новгороде, Самаре, Екатеринбурге. Либо впереди самое страшное, либо вы разовьёте такую деятельность, что все исторические объекты сумеете сохранить. Ну, а страшные торговые центры в исторической части города — они есть везде, к сожалению. Когда-нибудь в город придёт хороший «косметолог». 

 

 

– Нерадивых инвесторов — «бить по рукам», лишать лицензий. Нужна какая-то полиция наследия — люди, которые могли бы отреагировать на разрушение в течение 10–15 минут. Иногда, когда что-то горит или кто-то разбирает старинное здание, приезжает полиция. И ты начинаешь полиции объяснять, что такое подлинность. Понятие подлинности у наших граждан отсутствует полностью. Человек может не отличить современный торговый центр от того, что стоит рядом. Или, например, дом Витберга. Он прекрасен по внешнему виду, и если его состарить лет на 10, будет почти неотличим от оригинала. Но мы должны честно сказать, сколько здесь от XIX века, от XX и XXI. Когда Антон меня привёл в самый старый гражданский дом Вятки (дом Аверкия Перминова на ул. Спасской, 10а — прим. ред.), я был в восторге. Потому что старые кирпичи — они не врут. 

 

 

 

 

– Это была совместная идея. Я ездил по Поволжью, решил заехать в Киров. Мы списались с Антоном и я предложил заодно сделать какое-нибудь мероприятие. Это будет первый фестиваль исторической урбанистики в России. Раньше были просто урбанистические. А урбанистом себя называет каждый человек без образования, который блог Каца почитал… (Максим Кац — общественный и политический деятель, автор проекта о современной урбанистике «Городские проекты» — прим. ред.). Либо краеведы собирались просто на конференции. Ключевая идея нашего фестиваля — связь времён. У нас слишком часто разматывали этот клубок. Мы собираемся начать с древности, с вятского контекста, и в конце поговорим, как нам обустроить Россию. Когда-то этот спор должен закончиться. Мне очень приятно будет об этом говорить в городе Герцена, в городе Грина. 

 

 

 

 

 

– Во второй лекции я хочу поговорить о том, как у нас относятся к архитектурному наследию, привести много злободневных, юмористических примеров. В конце планирую рассказать, какие могут быть формы общественных объединений, которые борются за сохранение городской среды. Появилось несколько позитивных примеров, когда горожане за свои деньги реставрируют вывески, краудфандят, делают обмеры церквей. Постепенно появляются меценаты: медленно, из предпринимателей 90-х, из каких-то других социальных слоёв. Но они начинают понимать, что деньги нужно капитализировать. Например, поднялся какой-нибудь красный директор, и он позаботится сначала о тротуарах, а затем и о сохранении исторического наследия. Нам нужно не новые памятники ставить, а сохранять то, что уже есть. В том числе, советского периода. Сейчас очень много всяких интересных фишек: от парков советского периода до граффити и какого-нибудь интересного заигрывания, когда, например, памятник Ленину — единственную достопримечательность на 70 км вокруг — жители наряжают в шарфики.