Любим ли мы современное искусство и любит ли оно нас?

Это выставки безусловных ценностей, шедевров. Это выставки, куда можно прийти и если не помолиться и причаститься, то созерцать и внимать. Это не концептуальные выставки, не выставки, которые заставляют думать. Это выставки, которые ввергают в ступор благоговения. 

Параллельно с этим процессом в другой социальной группе, никак не пересекающейся с посетителями сакральных выставок, происходит невообразимый сдвиг в художественной инфраструктуре. За последние двадцать лет в стране возникло множество художественных институций, они продолжают расти и вынашивают амбициозные планы. Появилась представительная социальная страта московских и петербургских жителей, готовых приобщиться через современное искусство к новым формам жизни. Так же как есть большая страта людей, которая этой формы жизни не приемлет, воспринимает искусство как замену храма. 

Вообще бум широкого общественного внимания к современному искусству — черта нашей эпохи.

Отчасти это дань моде. В России предпочитают ориентироваться на Лондон. Что достаточно странно — Англия для искусства традиционно была глубокой провинцией. Ее вклад в историю искусства последнего столетия несоизмерим с российским. Но в эпоху поздней современности в Лондоне появляется Tate Modern, ярмарка Frieze и большое количество галерей. Лондон становится одним из ключевых центров мирового художественного обмена. А странная архитектура Tate Modern, ее скрипучие деревянные полы с довольно посредственной музейной коллекцией вызывают бешеный интерес у широкой публики. Что огорчительно, так одномерное англо-саксонское сознание сводит современное искусство исключительно к коммерческому обмену.

Тем не менее лондонские моды помогли сформировать устойчивый тренд. Когнитивный класс воспринимает современное искусство как очевидный носитель современности. Тот факт, что современное искусство может быть лишено материальных форм и сводится к фигуре, персоне самого художника, превращается в новую форму жизни, которую художник изобретает и своим телом, своей персоной, системой действий в экзистенциальном измерении, делает его невероятно близким нашему времени. Такие черты современности, как повышенная мобильность, гибкость, нематериальность, оперативность, торжество банковской транзакции над производством, приводят к усиливающемуся равнодушию ко всему стационарному, все большей и большей заинтересованности не в конечном результате, а в самом процессе. 

Люди предпочитают просто жить и инвестировать в процесс жизни. Даже антиквары жалуются: никто не хочет покупать новую недвижимость, не спешит заполнять ее ценными вещами.

Люди предпочитают вкладываться в путешествия, менять страны, предметы, арендовать, а не покупать ценности и недвижимость. Они знают: время всегда тебя опередит. Не успеешь закончить реконструкцию замка в Шотландии, а уже захочется купить что-то на Канарах.

Так же и современное искусство — из области холодно-формального, ангажированно-социального, брутального, политического возвращается к миру реальных человеческих переживаний и к драме существования. Моя недавняя выставка в ММОМА «Не думаешь ли ты, что настало время любви» прямо обращена к человеческим чувствам, к самому высокому — любви. Я вижу, как происходит, по крайней мере в моей личной жизни, поворот к разговору о человеке,
о судьбах гуманизма, точнее уже постгуманизма в наше время. Эта выставка — часть большого проекта «Удел человеческий». Это история о том, что любовь не только из области личного опыта, но и ресурс преображения мира, и политика. Любовь всегда неотделима от драмы, она невозможна без утраты. 

Кстати, я посмотрел в Театре наций спектакль Константина Богомолова «Гаргантюа и Пантагрюэль» — рассуждения, крайне близкие теме моего проекта, моим поискам. Работа Богомолова подтвердила, что это важные запросы современности, на которые уже успели откликнуться художники из разных сфер. 

Источник: www.forbes.ru