Рассолово держится Огурцом

Власть ворует, народ голодает, мужики спиваются, бабы стервенеют, русских давят, нерусских травят, большой бизнес борзеет, малый загибается, жить честным трудом нельзя, нечестным — тем более. Очень стройная и гармоничная картина мира. Не вписывается в нее только Юра Смирнов по кличке Огурец, который в своей вымирающей костромской деревне имеет 100 тысяч в месяц. Как? Да никак! Просто работает.

 

Тормозные осенние мухи очень смешные. Они гуляют вразвалочку по оконному стеклу, лапки дрожат и подкашиваются. Берешь ее голыми руками за крыло, а ей даже жужжать лень. Когда выглядывает солнце, дрозофилы и дрозофилки кое-как поднимаются в воздух, но тут же идут на жесткую посадку, издавая звук падающего самолета. Все, не могу больше ждать! Пойду сам, пешком. Подумаешь, какие-то семь километров.

 

Юра и его средства производства: автомобиль, трактор, а также ум, честь и совесть

 

Юра Смирнов по кличке Огурец — это человек, который вечно опаздывает, но все успевает. Ангел-хранитель села Россолово. Неутомимый шабашник. Просто человек, который берется за любую работу. Для профессии, которую он освоил, односельчане названия еще не придумали, но номер Смирнова есть у каждого — как 02 или 03. Просто любой здесь знает точно — по нему можно позвонить в любое время суток, и Юрка: а) никогда не откажет; б) обязательно сделает то, что обещал; в) возьмет недорого, а может и вовсе подождать с оплатой.

 

Почему же, зараза, он уже на час опаздывает?!

 

Уважительная причина может быть только одна. Село Россолово рассечено пополам железной дорогой с очень капризным шлагбаумом. Недавно сильно умные люди в РЖД решили построить на станции дополнительный тупиковый путь. Не рассчитали с длиной, а может, сэкономили: теперь, если туда загоняют слишком большой поезд, он перекрывает переезд на несколько часов. Для Смирнова это единственный шанс передохнуть.

 

— Да ты что, правда пешком сюда явился?! — Юрка округ­ляет глаза, когда я застаю его по ту сторону товарняка. — Там же медведица бродит! Я вчера ее сам видал, прямо на дорогу передо мной вышла.

 

Ладно, не будем о грустном…

 

О грустном

 

В местный диалект, изобилующий северным оканьем, дыканьем и восходящими интонационными завитушками, каким-то чудом вплелось дворянское словечко «пóлно». В окружении высококачественной матерщины оно смотрится особенно изысканно: «Юран, да пóлно, не дождемся мы сегодня этого мудака, он вчера весь вечер Юльку топтал, сейчас дрыхнет, сука, попердывает — пошли без него, нам больше бабла достанется».

 

Собственно, это «пóлно» — единственная веселая нотка в местной печальной действительности. По крайней мере на первый взгляд.

 

— Формально на территории сельсовета 86 деревень, но треть из них уже давно вымерла, а таких, где живут люди, а не дачники, всего четыре, — глава сельсовета Александр Транчуков, бывший моряк торгового флота, мужественно докладывает обстановку на демографическом фронте. — Население — 2613 человек, из них 757 пенсионеры. Молодежь уезжает в Москву, Питер, Кострому, а из городов и с северов приезжают в основном старики — доживать свой век на природе. Еще немного, и станем домом престарелых под открытым небом.

 

Костромская область вообще аутсайдер почти по всем показателям. В рейтинге регионов по качеству жизни — в первой десятке снизу. Численность населения сползла до зловещих 666 тысяч — впору присоединяться к соседней Ярославской области. Экономика африканского типа, ведущие отрасли — лесное и сельское хозяйство. Полная и безоговорочная депрессия. «Это все потому, — утверждает костромская интеллигенция, — что наша земля — вотчина династии Романовых. Советская власть сюда не вкладывалась принципиально. А постсоветская — вообще никуда не вкладывается».

 

Александр Транчуков. Глава сельсовета. Много думает

 

Александр Транчуков — это человек, который много думает.

 

— Про русский национальный характер, — уточняет глава сельсовета. — Мы почему-то все время ждем, что придет какой-нибудь сильный вожак и нас организует. Мы почему-то стесняемся сами делать какие-нибудь хорошие дела. На субботник людей уже не выгонишь, еле приучил за вывоз мусора платить. Все жалуются на торговцев паленым спиртом, а как предложишь совершить контрольную закупку, разбегаются по норам. То ли мы потеряли чувство любви к родине, то ли его и не было никогда. А может, просто раньше власть посильней была, заставлять умела?

 

Сам Транчуков — человек гиперактивный. По правую руку от него стена, увешанная культурными мероприятиями. Конкурс «Коси, коса!», «Папа, мама, я», чемпионат сельсовета по гиревому спорту…

 

— Я своего сына знаете как научил родину любить? Мы когда с ним на природу выезжали, первым делом весь чужой мусор вокруг себя уберем, в яму закопаем, сверху поставим крестик и прочитаем молитву собственного сочинения.

 

Юру Транчуков тоже иногда критикует за недостаточную духовную крепость. Юра и правда ни о чем таком не думает. Почему? Да не почему! Просто работает.

 

Могу копать

 

В восемь утра, прорвавшись сквозь проклятый переезд, ездим по Россолово, собираем трудовые резервы под необходимость вырыть могилу для очень ответственной старушки Гусевой. Позавчера утром она сказала: «Ну все, сегодня я точно помру!» И слово сдержала, к вечеру умерла.

 

Сашка-«ирландец». Не пьет, не курит, характер «модный»

 

 

Трое уже есть: Юрка, его брат Толик и я. На обочине нас ждет здоровый рыжеватый парень Саша, он похож на ирландца. У Саши «модный» характер: всегда себе на уме, любит деньги, почти непьющий. Разыскиваем последнего, Серегу. Он полная противоположность «ирландцу». Хоть и щупленький на вид, но шебутной, любит пиво и поозорничать. То на машине пьяный улетит в кювет прямо под носом у гаишников, то морду набьет кому-нибудь не тому, то женится неудачно. Но есть у него все-таки один недостаток — гиперответственный. Если что-то обещал, сделает. Вот и сейчас, хоть и в весьма потрепанном виде, Серега все-таки присоединяется к рабочему коллективу, и всем этим ласковым маем мы едем копать.

 

Дорога на кладбище, она же дорога к храму, представляет собой реку грязи, которую даже идущий не осилит — только джип. Параллельно течет еще одна жидкая дорога — река Векса. Там, где эти две магистрали почти соприкасаются, стоит живописный храм, и с каждым годом все шире расползается оно — кладбище.

 

Копать могилу, оказывается, — занятие очень позитивное. Особенно если ты роешь ее для человека, умершего естественной и достойной смертью, как в случае со старушкой Гусевой. Это почти как принимать роды или провожать ребенка первый раз в первый класс. Чувствуешь себя частью какой-то естественной и непреодолимой силы. Никакого уныния и скорби, копаем, как будто танцуем лезгинку. Попеременно кто-то один выходит в центр и машет лопатой, погружаясь все глубже в землю, остальные стоят по краям и самозабвенно трындят.

 

 

— Толик, а помнишь, как мы могилу рыли и на труп наткнулись? Как ты быстро тогда из могилы выпрыгнул! Небось, сейчас так не получится!

 

— Конечно, выпрыгнул. Он же лицом вниз лежал. Я как представил, что его могли живым закопать, мне аж плохо стало.

 

— А в Москве сейчас такой аттракцион есть: платишь бешеные деньги, и тебя на полчаса закапывают прямо в гробу. Полежал, подумал о вечном, откопали — и никакой депрессии, как новенький.

 

— А гроб со связью?

 

— Зачем?

 

— Ну как, закапываешь дурака, а потом звонишь ему под землю и торгуешься — почем откапывать будем.

 

— Саш, а Саш, ты брюки-то сегодня крепкие надел? Не треснут, как в прошлый раз? Он у нас тут отличился: опускаем гроб в могилу, а они у него хрясь — прямо вместе с трусами. Люди аж плакать перестали, ржачка на кладбище была такая, даже отец Валентин из окна выглянул.

 

— А как он, кстати? Все пьет?

 

— Сейчас вроде нет уже. А раньше пил — почти каждый день звонил, бутылку заказывал.

 

— На что он пил-то? Его ведь в служении запретили.

 

— Знакомый прихожанин из Буя помогал. За былые заслуги. Юран, ты на хрена землю в яму загоняешь — делать, что ли, нечего?

 

— Че, не видишь? Края выравниваю, красоту навожу.

 

Старушка вместе с родственниками приезжает в кузове грузовика. Могилой все остались довольны: дно сухое и ровное, края отполированы, отвальная земля лежит по трем сторонам периметра красивым диванчиком. Родные и близкие поплакали, спели «Святый Боже», выпили и начали яростно размечать прилегающую к свежей могиле землю под собственные будущие трупы. Причем безо всякого траурного фарисейства, а наоборот — с большим азартом и жизнелюбием. Раньше так делили ордера на квартиры в только что построенном для трудящихся доме.

 

Сам себе зарплата

 

Почему Смирнова стали называть Огурцом, не помнит уже никто, кроме его самого и его родной матери. Да и у них версии разнятся.

 

— Это все Валька Попова, — говорит мать. — Он однажды рубероид привез на склад, спрыгнул из кабины на землю, смешной такой, как огурец. Вот она первая и стала его так называть.

 

— Это все Валька Попова, — соглашается Юрка и тут же делает шаг в другую сторону. — Мы однажды сидели где-то вместе за столом, а я все на огурцы налегал. Вот она первая и стала меня так называть.

 

В этих местах прозвище есть почти у каждого. Обижаться — признак идиотизма. Кличка дается человеку как пропуск в сообщество достойных. Например, крупнейшего местного предпринимателя зовут Штуцер. А есть целое семейство, которое уже на протяжении лет ста от мала до велика зовут Кабанами, Кабанихами, Кабанятами. Живет в Россолове даже один тип, которого все в глаза называют Глупым — и он тоже не обижается. Да Юрка и впрямь похож на огурец. Непонятно чем, но похож. Какой-то весь кругловатый, кривоватый, а главное — всегда в тонусе.

 

— Выучился на механизатора, работал в колхозе «Объединенный труд», в девяностые начал потихоньку шабашить, — излагает свою биографию бывший Смирнов. — Ну а как еще? В колхозе зарплату по четыре месяца задерживают, а тут день в день живые деньги. В нулевые, когда получше стало, пошел в «Форию» в охранники, но шабашить не перестал. Сутки сторожу, двое — сам себе зарплата.

 

— Куда пошел?

 

— В «Форию». Это у нас тут была такая контора финская. Они решили лес заготовлять, им береза была нужна. Навезли техники целую дивизию, огромный холм своротили, построили терминал. А когда дошло дело до рубки, выяснилось, что это только на картах у нас здесь береза. А на самом деле осина. В общем, заплакали финны, забрали свою технику, свалили на родину, а нас сократили. Тогда я решил уже полностью пересесть на шабашку. Купил два убитых трактора, привел их в рабочее состояние — потом, правда, один пришлось продать, деньги были очень нужны. Сейчас опять зовут в охранники, в таксисты, даже главный районный жириновец в помощники к себе идти предлагает. Но я уже не хочу. Я все равно нигде такой зарплаты не найду.

 

— Какой такой?

 

— Ну вот смотри. За могилу мы сегодня по тысяче заработали. Сейчас пойдем чубарики грузить, развозить, я с них еще по тысяче имею. Вечером семью одну в Галич повезу на поезд, а другую, наоборот, встречу — еще восемьсот. Плюс так, по мелочи. Меньше трех тысяч в день у меня никогда не бывает, а работаю я без выходных. Плюс пенсия по инвалидности — почти десятка. Ты сам-то в своей Москве сколько зарабатываешь?

 

Чубарики

 

Они же шабарики. Весьма ценные отходы лесного хозяйства. Прежде чем просто срубленное дерево станет деловой древесиной, ему отрубают сучья и нижнее утолщение, которое портит калибр. Это и есть чубарик — самая плотная часть ствола, идеальное топливо для домашних печей. Этими отходами завалена целая долина, примыкающая к местной пилораме Костромалесхоза. На ней по договоренности с лесозаготовителем и пасется Юрка Огурец.

 

 Телегу чубариков на пять кубов он продает за две с половиной тысячи. Из них одну платит хозяину долины, пятьсот за погрузку — Сашке, похожему на ирландца, тысячу — себе за доставку. Если заказчик просит порубить чубарики на дрова, еще четыреста. Но дело это трудоемкое, сам Огурец не рубит. Юрка вообще уже почти полностью слез с физической работы, поскольку инвалидом является не только по документам, но и в реальности: врожденный вывих тазобедренного сустава.

 

 

— Я сам только за рулем работаю, ну и в гараже по слесарке. Даже когда могилы копаем, я больше дирижирую, чем лопатой машу, — сам видел.

 

— За что же тебе платят?

 

— За ум, честь и совесть.

 

— В смысле?

 

Телега чубариков. Две с половиной тысячи рублей

 

— В прямом. Иди найди какого-нибудь шабашника. Найдешь, конечно. Но не факт, что он все сделает как надо, не факт, что не попросит лишнего, не факт, что вообще приедет в назначенное время. А я человек, в котором уверены все, у меня репутация — за многолетний и добросовестный труд. Поэтому обращаются ко мне, а я уже собираю людей под конкретную работу. У меня на примете человек десять толковых ребят. Правда, время от времени кто-нибудь из них начинает дурковать, но это быстро лечится: я просто отлучаю его от заказов, и он быстро приходит в себя. Одно дело поругаться с каким-нибудь разовым клиентом, другое — с человеком, на котором фактически замыкается вся шабашка местная.

 

Это сейчас Огурец такой продуманный, а когда начинал свой бизнес, весь состоял из одних слабостей. Добрый, честный, круглый. Собственно говоря, история его успеха тоже началась с одного большого недостатка: не мог никому отказать.

 

— Люди просят: сделай то, сделай это. Бабушке какой-нибудь дрова порубить, крышу залатать — ну как тут откажешь? Помогал. Сначала бесплатно, как тимуровец. Потом стали деньги совать. Вот и вся история успеха.

 

— А почему деньги, а не пол-литра?

 

— Пытались и пол-литра, но я не пью.

 

— Принципиально?

 

— Да какой там! С организмом что-то не то. Иной раз ужас как хочется напиться, а больше бутылки пива не лезет — хоть плачь. И что остается делать? Приходится работать.

 

Дежурный по территории

 

Сегодня у Огурца рекорд — четыре тысячи пятьсот рублей. После двух телег с чубариками позвонил сосед, попросил вывезти на свалку хлам, который остался в доме после смерти дедушки, — еще четыреста рублей. Потом отвезли на кладбище одну семейку — отметить сороковины. Вернулись домой, помыли машину. Пока она сохла, Юрка отлучился на пять минут: думал — до ветру, оказалось — успел в бане помыться.

 

Не успели выехать за пассажирами, чтобы везти их в Галич, — звонок. Дама бальзаковского возраста просит принести ей из магазина бутылку водки. Сто рублей сверху. Еще звонок. Молодой бездельник заказывает продукты с доставкой. Еще сто.

 

 

Юра и его средства производства: автомобиль, трактор, а также ум, честь и совесть

 

— Ты тут прямо как «скорая помощь».

 

— Почему как? Меня очень часто просят в больницу отвезти. Недавно вон дедушку одного чуть не спас. Если бы врачи его потом обратно домой не отправили, выжил бы.

 

— А пожары тушить тебя не вызывают?

 

— На пожары нет, а вот дороги от снега я постоянно чищу вместо дорожников.

 

— И кто платит?

 

— Иногда люди скидываются, иногда сельсовет что-то подбрасывает. Но от властей много не дождешься — так, на бензин.

 

— Зачем же ты чистишь?

 

— Ну а как тут откажешь? Кроме меня, некому.

 

— Слушай, а почему бы тебе самому не пойти в главы сельсовета? Ты ведь, в сущности, сейчас именно этим и занимаешься — дежурный по территории, решаешь проблемы людей. Станешь начальником — будешь делать то же самое бесплатно, за государственный счет.

— Боже упаси! У меня столько нервов нету.

 

Берем пассажиров, прорываемся через проклятый шлагбаум. На заднем сиденье пожилые брат и сестра. Оба кораблестроители, всю жизнь проработали в Северодвинске, делали подводные лодки. Брат вышел на пенсию, вернулся в родное Россолово и запил. Сестра приезжала на похороны матери, а теперь возвращается к своим субмаринам.

 

— Знаешь, какое у нас там вредное производство? Ой, лучше тебе не знать!

 

Пьяный кораблестроитель крепко садится мне на уши и всю дорогу мужественно сражается с собственной немотивированной агрессией. В ожидании поезда отпрашивается в туалет, а сам идет в магазин, покупает еще пузырь и возвращается добрый и счастливый. Опытная сестра разоблачает брата именно по этому признаку. Пузырь находит с одного касания.

 

Женщине плохо

 

Древний город Галич дикий, но симпатичный. Огромное озеро, сколько хочешь деревянного зодчества и всего один светофор — зато с озвучкой для слепых. Юрка делает погромче музыку, чтобы совсем не озвереть от этого писка, пока мы ждем сильно нетрезвую женщину, работницу ресторана «Русский чай».

 

У нетрезвой женщины случилось большое горе: жизнь в очередной раз бессмысленна и беспросветна. Всю дорогу до Россолово она очень громко матерится, сбрасывает звонки нелюбимого мужа и любимой мамы, названивает подруге, к которой хочет поехать ночевать, потому что все достали, просит остановить возле магазина, чтобы купить сигарет, покупает там все, кроме курева, приезжает наконец к подруге, через пять минут звонит, чтобы ее оттуда забрали, — в общем, плохо женщине, очень плохо. Даже буйный кораблестроитель забился в дальний угол заднего сиденья и затих.

 

— Юран, а у вас тут что, люди каждый день на работу на такси ездят?

 

— Вообще-то туда автобусы четыре раза в день ходят. Просто сегодня девушка припозднилась. Да и взял я с нее вдвое меньше, потому что в складчину с этим… кораблестроителем. Но вообще я бы не сказал, что жизнь здесь у нас бедная. Она не бедная. Просто немного бестолковая.

 

Юркина родная мать Валентина накопала сегодня 13 ведер картошки. Соседи просто пришли к ней и сказали: «Что-то неохота нам свою картошку копать. Хочешь — бери бесплатно. Все равно пропадет».

 

 

— Это что, бедность называется? — спрашивает меня Валентина. — В советское-то время было гораздо бедней. Зарплата — 50–60 рублей, за колбасой в Москву, сено по ночам тайком косили. Такого даже представить было нельзя, чтобы люди себе на дом водку с доставкой заказывали. Причем богаче всех живут бездельники. Вон соседи мои алкоголики — рожают, живут на детские пособия, на такси за справками ездят, а после трех лет, когда пособия больше не положены, сдают детей в детдом. Моя воля — я бы половину всех этих пособий вообще отменила, они портят людей. Мужики стали какие-то беспутные, девки безрукие — даже пельмени магазинные приготовить не умеют. Ох, чем все это закончится, даже не знаю. Я вот газ и воду не стала в дом проводить, хотя предлагали.

— Почему?

 

— Если у нас все в доме будет, как жить-то после этого? На улицу выходить вообще не за чем станет. Одичаем совсем!

 

То, что жизнь в Россолово не бедная, а глупая, признает даже задумчивый глава сельсовета Александр Транчуков. В среднем люди имеют по 15–20 тысяч в месяц. Если добавить огородную ренту и экономию на общей сельской солидарности, то доход можно смело удваивать.

 

Изменился лишь народный рейтинг работодателей. Раньше денежно и почетно было работать на железной дороге. Теперь зарплаты на РЖД снизились настолько, что работать туда идут все больше люди никчемные. Зато поднялся статус врачей, учителей и прочих бюджетников. Но и тех, и этих, и всех остальных одинаково гложет какое-то всепроникающее чувство тотальной неправильности жизни. Юрка Огурец — едва ли не последний фактор стабильности.

 

От работы кони дохнут

 

Неподалеку от Россолово из тугой земли Мантуровского района торчит одна непростая избушка, которая по совместительству является исследовательской базой факультета государственного и муниципального управления Высшей школы экономики. Построил базу профессор Юрий Плюснин, который возит сюда студентов для более тесного знакомства со страной. Он изучает провинциальное общество уже лет тридцать. У него несколько нестандартный взгляд в том числе и на русскую трудовую этику.

 

 — Прежде всего нужно научиться различать понятия «работа» и «труд», — с ходу интригует Плюснин.

 

— Научите.

 

— Работа — это процесс, слабо сопряженный со смыслом. На древнерусском языке это называлось «ломить», «орать». А труд — это действие, изначально обращенное на результат. Труд — это творчество. Чтобы хорошо работать, нужно просто упереться рогом — сила есть, ума не надо. А чтобы хорошо трудиться, нужно быть немного ленивым. Ровно настолько, чтобы не любить лишние усилия.

 

 

Дорога к храму. Не осилит даже идущий

 

— А, так вот почему в католических землях Германии экономика развита гораздо лучше, чем в протестантских! Все эти БМВ, «Мерседесы» и «Порше» появились именно в Швабии и Баварии, а не в какой-нибудь Нижней Саксонии. Католики просто ленивей протестантов.

 

— Очень даже может быть. Технологии создают такие люди, которые не любят лишней работы. А протестантская этика культивирует работу как процесс: не ленись, все время что-то делай, и бог будет тебя любить. Результат не важен. И в этом ее слабость. По крайней мере в современном мире.

 

— Сейчас вы скажете, что православная трудовая этика ближе к католической.

 

— Да, скажу. Мы не любим делать бессмысленные вещи, и это очень хорошо. Православный подход к труду — он прежде всего творческий. Русский человек — плохой работник, но хороший труженик. Неслучайно именно это слово активно использовала советская пропаганда. Коммунисты чувствовали, как активизировать человеческий ресурс. В России отлучать труд от смысла нельзя ни в коем случае.

 

Теория очень красивая и стройная, но упрямый Огурец ни в какую не желает в нее встраиваться. Ко всем религиям мира он одинаково равнодушен, но ведет себя именно как протестант. Просто пашет с утра до ночи, а когда спрашиваешь зачем, пожимает плечами: «Меня так воспитали». Возможно, именно поэтому самая большая Юркина слабость — неумение грамотно распорядиться результатами своего труда. Если монетизировать свой ангельский, безотказный характер Смирнов худо-бедно научился, то инвестировать заработанное хоть в какие-то долгосрочные жизненные блага он не умеет совершенно. Деньги тратит с идиотизмом, достойным лучшего применения. Не то чтобы шикует, а просто опять же никому не может отказать.

 

— Сыну надо было в больницу ложиться, он говорит: «Пап, купи мне компьютер, тогда лягу, а то мне там скучно будет». Ну, купил ему хороший компьютер. Теперь он в нем торчит круглосуточно, мне вообще не помогает. Дом вот все никак нормальный не приобрету, ютимся в двух комнатах с протекающей крышей.

 

— А чего так? Зарабатываешь ведь хорошо. Да и дома здесь дешевые.

 

— Да то одно то другое. Машина ломается, в долг просят, дочь болеет. Операцию вот себе самому надо делать, а то этот вывих тазобедренного сустава с годами все больше беспокоит. А это 300 тысяч — дороже, чем дом.

— Неужели бесплатно нельзя?

 

— Да можно, у нас многие бесплатно оперируются. Но надо квоту получать, в район ехать.

 

— Так ты ж там каждый день бываешь.

 

— Да некогда все как-то.

 

Эта непрактичность у него тоже от матери. В недобрый для себя час открыла она письмо от компании «Ридерз Дайджест». Теперь покупает наложенным платежом все дорогие и ненужные книги, которые ей присылают хитрожопые маркетологи. Она их даже не читает — просто боится потерять виртуальные баллы, которые ей начисляются за каждую покупку.

 

— Уже 84 тысячи на эту заразу потратила, не знаю, что и делать, — чуть не плачет тетя Валя и идет на почту за новой посылкой.

 

Уважаемая компания «Ридерз Дайджест»! Оставь, пожалуйста, бабушку в покое! Ну, или хотя бы пришли ей какую-нибудь действительно умную книжку. Например, «Как правильно инвестировать заработанное».

 

Лирическое отступление

 

 

Деревня Кожухово. Сплошные политональные наложения

 

«Мы вышли на улицу. Буш разразился гневным монологом:

 

— Это не котельная! Это, извини меня, какая-то Сорбонна!.. Я мечтал погрузиться в гущу народной жизни. Окрепнуть морально и физически. Припасть к живительным истокам… А тут?! Какие-то дзен-буддисты с метафизиками! Какие-то б…ские политональные наложения!..»

 

Это Довлатов, повесть «Компромисс». Эпизод, который невозможно не вспомнить при посещении местных полумертвых деревень. Вот, например, деревня Кожухово. Кто здесь проживает? Дом первый — семья программистов, оба выпускники мехмата МГУ. Дом второй — православный публицист с четырьмя детьми и супругой-социологом. Дом третий — видный политтехнолог, пиарщик олигарха Прохорова. Никакой народной жизни. Одни политональные наложения.

 

Одному такому «дзен-буддисту» мы с Юрой облицовываем дом вагонкой. Работа выгодная, подобные заказы не первой необходимости считаются пижонскими. Если у человека есть деньги на архитектурный марафет и к тому же он не в состоянии сделать такую простую работу собственными руками, пусть платит тысяч тридцать, не меньше. Работа и правда проще некуда. Доски уже покрашены и высушены, я пилю, Огурец прибивает: вжик-вжик, тук-тук. В свободную от умственного труда голову лезут всякие глупые мысли.

 

— Юран!

 

— А!

 

— А ты вот эту свою безотказность сознательно используешь как маркетинговый ход?

 

— Что такое маркетинговый ход?

 

— Ну вот почему люди идут в «Макдоналдс», например? Потому что они точно знают: бигмак — он и в России бигмак, и в Америке бигмак, и даже во Вьетнаме он точно такой же бигмак.

 

— Да пóлно! Не думаю я ни о чем таком. Думать вообще вредно.

 

Вжик-вжик. Тук-тук. Дом, который мы облицовываем, стоит на холме. Внизу до самого горизонта деревья цвета водорослей: зеленые, желтые, ржавые, черные. В этом море где-то далеко и глубоко гудит поезд. Бродит медведица. Молится трезвый отец Валентин.

 

Похмеляется несчастная женщина из ресторана «Русский чай». Кидает в телегу чубарики Сашка, похожий на ирландца. Лежит в земле ответственная старушка Гусева. Как же все-таки прекрасен этот мир!

 

— Юран!

 

— А!

 

— А ты в детстве кем мечтал стать?

 

— Кем хотел, тем и стал. Механизатором.

 

Вжик-вжик. Тук-тук. С верхней притолоки крыльца падает советский пузырек с лосьоном после бритья. «Для ухода за кожей лица. Содержит натуральный сок огурца».

 

— Юран!

 

— А!

 

— А почему одни люди работают, а другие нет?

 

— Все очень просто, — Огурец, кажется, теряет терпение. — Знаешь, почему одни люди работают, а другие нет? Просто потому, что одни люди работают, а другие нет!

 

Ну не хочет Юра ничего сказать своей стране! Безнадежный случай. Будем считать, что репортаж не удался. Вжик-вжик. Тук-тук.

 

Источник: rusrep.ru